Глава 9. Юные римляне танцуют по-другому.
Для подготовки первого альбома у тебя есть вся жизнь, а для второго - только год.
Кто-то вбил эту фразу в голову Хансу. И теперь она не давала ему покоя. Она сверкала как красно-желтая неоновая реклама в фильме категории «B» над окном обессилевшего героя. Красный, желтый, желтый. Желтый, красный, красный. Ханс, не просыпаясь, перевернулся на другой бок. Было два часа дня. В погруженную во тьму комнату проникли солнечные лучи. Он почувствовал их на веках, которые инстинктивно вздрогнули, стараясь избежать нежеланного сигнала извне. Пора было вставать.
Он неуклюже поплелся на кухню. В этом состоянии, между сном и явью, он испытывал трудности с ориентацией в пространстве. 150 квадратных метров. Старой фонд, седьмой округ, Шоттенфельдгассе. Прекрасная обитель с туалетом. И водой. С чувством гордости за приобретенную роскошь, он принялся набирать воду в кофемашину. Этот аппарат всегда его восхищал. Может быть, мир снаружи не так уж плох. Телефон, зазвонив, доказал обратное. Тут же включился автоответчик. «Здравствуйте, господин Хёльцель», прозвучал мужской голос после приветствия. «Надеюсь, это сообщение поспеет вовремя, мне жаль, если оно нарушит Ваши планы». Ханс зло ухмыльнулся. «Однако, наша встреча переносится на час раньше, если это возможно. Место то же. Спасибо за понимание».
Иисус, интервью с «Profil»* - вспомнил Ханс. На час раньше – это значит в три. Времени в обрез, сейчас уже два, - думал он, наливая очень крепкий мокко, который как раз сварился. - Что мне одеть…?
***
«И еще я сказал: я не мочусь на стены домов, я - недостающее звено между идеальным зятем и рупором всего, о чем думают другие. Классно? Что скажешь, Боб?»
Боб тянул с ответом. Особенно, если речь шла о всяких выражениях во всяких интервью со всякими репортерами, все всегда происходило одинаково. Falco быстро научился главным правилам игры с прессой. Журналистам нужны истории, ему нужны журналисты. Это и было базисом. Незамысловато, как начало его первого хита «Ganz Wien». Основываясь на этом, он жонглировал вариантами, как виртуоз. В зависимости от того, что ему предлагали, он выбирал тональность, играл словами так, словно писал свои лучшие тексты.
Ханса не сбило с толку безмолвное равнодушие Роберта Понгера к его мудреной работе на публику: «А самое классное выражение пришло мне на ум в конце: Я был бы идеальной жвачкой из Джеймса Дина и Лакост. Господин редактор тут же это записал».
Боб только кивнул. «Я бы хотел, чтобы ты был идеальным партнером из поэта и музыканта, каким ты был полгода назад», - думал он. Он стал все чаще и меланхоличнее предаваться воспоминаниям о временах, когда они вместе записывали первый альбом «Einzelhaft». Второй был на данный момент не более чем датой, отмеченной в календаре угрожающе красным цветом. Поэтому сегодня он был здесь.
«Есть кое-что поважнее, чем интервью», - Боб, наконец, осмелился направить разговор в нужное русло. Ханс посмотрел на него так, словно тот утверждал, что Земля может существовать без Солнца.
- Ты даже не представляешь, - начал он. – Сидишь тут как в подводной лодке, ты можешь уединиться, можешь спрятаться от этой своры в своей студии. А я тот, кто должен быть на виду, на сцене, перед камерами. Это тоже входит в программу под названием «производство альбомов».
- Точно, Ханс. Только вот какое дело: на данный момент у нас нет альбома.
Пару минут в комнате было абсолютно тихо. Ханс церемонно закурил новую сигарету. Потом встал и подошел к окну. Голубь приземлился на карниз и стал смотреть на Ханса, склонив голову.
Ханс выпустил дым в стекло, повернулся и сказал:
- Знаешь, Боб, это не так легко как раньше. У меня ощущение, что все ждут от меня прокола.
- Нам все равно, чего они ждут. Мы занимаемся тем, что действительно умеем, что доставляет нам удовольствие, - попытался поднять ему настроение Боб.
- Удовольствие, - повторил Ханс. – Я больше не получаю удовольствия.
Обреченность сказанного поразила Боба. Для него успешность или провал альбомов действительно были не так важны, значение имела радость от процесса создания. Вот без нее шансов на успех действительно не было. Но несуществующий альбом взлетит в чарты также легко, как Боинг-747 со Штефансплац. То есть, никак. Боб хотел избавить Ханса от этой творческой блокады. Сейчас он понял, что дело еще больше усложнилось.
- Хочешь послушать, как у меня дела? – спросил он, чтобы не смущать Ханса еще больше.
- Да, Боб, конечно, - ответил Ханс. Правда, звучало это так, словно он благодарит за марципан, который Боб из-за отвращения к сладкому скормил его собаке. Безразличие в его голосе стало еще более заметным, когда он добавил. - Я справлюсь, Боб, не беспокойся.
Но Боб уже забеспокоился. В последние месяцы упадоническое настроение Ханса все усиливалось, и это совсем не успокаивало. Синусоида его душевного состояния походила на американские горки с мертвой петлей. И методы, с помощью которых Ханс держался во время этой скачки, представляли бы для медицинских исследований такой же интерес, как для капиталовложений дилеров. Хуже, чем утомляющая эксцентричность, для таких фанатов здорового образа жизни как Роберт Понгер, была только душевная летаргия, эта безынициативность, в которую Ханса засасывало как в водоворот. Вся сила, которую он черпал из своего рода природной агрессии, вся спонтанность, которые делали его столь гениально непредсказуемым, словно развеялись, выдохлись, утонули.
Они еще немного поговорили, и Боб попрощался. «На следующей неделе в Маннхартсбрунн**», - пообещал Ханс, провожая его до двери. Боб очень хотел в это верить.
Тем удивительнее, что Ханс позвонил неделю спустя и спросил, может ли он заглянуть на днях. Его голос обрел прежнюю силу, он звучал трезво и уверенно. У него возникло несколько идей, и он хотел бы обсудить их с Бобом. «Великолепно, - думал тот. – Может быть, разговор на Шоттенфельдгассе встряхнул его».
Следующим утром в девять часов Ханс был в Маннхартсбрунн. Боб, который только покончил со своими мюсли, выронил бутылку с молоком, когда узрел его с гигантским рюкзаком на пороге студии. Рюкзак был не в стиле Falco. Легкое сомнение овладело Понгером. Ханс тут же уселся за пульт. «Это немного неуместно», - от нехорошего предчувствия у Боба скрутило желудок.
- Привет, - сказал Боб подчеркнуто беззаботно и хлопнул посетителя по плечу. – Ну что, начнем? Что ты принес?
- Я здесь, - немного заторможено произнес Ханс. – Буду делать то, что захочешь. Или как?
Желудок Боба принялся за мюсли. «Боже мой, - думал он, - напиться в такую рань». Молча он смотрел на Ханса. Должен ли он сделать вид, что ничего не заметил, или… Да, или что? Разговаривать он пробовал уже не раз. Больше сказать было нечего.
Он уже не знает, что сказать, - думал Ханс за своей маской своенравного парня, который сделал что-то запрещенное и собирается сопротивляться неизбежной головомойке со всей возможной наглостью. – Я бы тоже на его месте не знал, я и на своем-то не знаю. Музыка давно готова, и теперь он ждет мои тексты. Как будто я не пишу ему назло. Это моя пластинка, но мне нужна его поддержка, потому что в голову ничего не приходит.
Ничегошеньки, это правда. Ни строчки, ни темы. Понятия не имею, о чем мне петь. Раньше я над этим даже не задумывался. Ну, а теперь у меня совесть нечиста. Как это все сочетать: инновационное зрелище, андеграунд, деньги, зарабатываемые Falco… Как только сказать это Бобу? Как я вообще кому-то могу об этом сказать? Идиот, зачем я пил виски? Без этой фигни не выдерживаю, а с ней - не могу работать. Как найти золотую середину?
Боб и не знал, какую бурю вызвал своим молчанием. Строптивая мина Ханса не имела ничего общего с тем, что происходило внутри него. Боб беспомощно сел на узкий диван. Правую руку он запустил в свою всклоченную шевелюру, левую свесил с подлокотника. Когда его пальцы коснулись чего-то жесткого, он вспомнил о рюкзаке.
- Снова привез свой спальный мешок? - спросил он, радуясь нейтральной теме.
- Нет, это мой провиант, - объяснил Ханс.
«Я знаю его уже больше, чем полгода, но ни разу не видел его за едой», - подумал вдруг Боб и попытался поднять рюкзак. Он оторвал его от пола сантиметров на десять. «Да что он туда запихал? Тонну картошки? По запаху скорее похоже на консервы». Вдруг Бобу стало как-то не по себе.
- Что ты имеешь в виду под провиантом? – спросил он резко, открыл рюкзак и растерянно уставился на содержимое: пятьдесят банок пива.
- Сессия закончена, - сказал Боб ледяным тоном. Хотя цвет лица Ханса приблизился к густо-фиолетовому, казалось, что он добивался именно этой стычки:
- Это тебе решать, - гаркнул он. – Если я говорю «мы работаем», то мы работаем!
- Сейчас я тебе совершенно точно скажу, что происходит, - возразил Боб зловеще тихо. – Ты пакуешь свой провиант и уносишь задницу из моей студии.
- Не говори так со мной, ты, мелкий кнопконажиматель, - парировал Ханс на три децибела громче, - Ты что о себе возомнил, кто ты такой? Да без артистов вы, продюсеры, ничто иное как тупые спекулянты…
Последовало цветистое перечисление всех бессмысленных вещей, на которые продюсер должен быть готов для творческой половины дуэта, то есть, для артиста.
Боб позволил Хансу кричать, пока тот сам не запутался в собственном сквернословии. Потом он сказал еще тише и еще холодней: «Можешь орать, сколько хочешь, можешь оскорблять меня, как хочешь, можешь хоть на голову встать, если сумеешь, но одного ты точно не сможешь: работать здесь сегодня. Это моя студия, и все, что здесь происходит, происходит без алкоголя». Боб взял паузу, но Ханс был еще не готов продолжать.
«И еще кое-что, ты, венский негодяй, страдающий манией величия, - продолжил Боб. – Свою прилизанную наглость испытывай на журналистах, если им это нравится. Лично мне не нравится совсем. Есть парочка знаменитостей, немножко успешнее тебя и немножко популярнее, и в деле подольше тебя, которые справились со своим кризисом и не изгадили пластинки. Раз уж у тебя есть талант, то будь добр, следи за собой и не бросайся на людей. Не нужно нажираться, потому что не понимаешь бога и мир. Тут понимать нечего. Твои тексты с «Einzelhaft» ясны каждому. Сядь, возьми себя в руки и пиши, наконец. Ты, как пятилетний, напрашиваешься на оплеуху».
Ханс сел, будто громом пораженный. В глубине души он понимал, что буря миновала. И странным образом она принесла ему облегчение, глоток свежего воздуха. А ведь он прав. Он абсолютно прав. Я веду себя как сопляк, не знающий границ. Также было, когда отец все разрушил, я в точности помню это чувство. И в остальном Боб прав. Я словно ищу виноватых, которые мне мешают, сдерживают. И я сам подливаю масла в огонь, уверяя себя, что бездарен. Вот дерьмо, как же мне снова вернуться в строй?
Ответ он нашел в глазах Роберта Понгера. Только справившись собой. Прислушиваясь к тому, что говорят мне люди вроде Понгера. Я - единственный, кто стоит у меня на пути. Я - враг самому себе.
Он медленно встал и пошел к двери. Оглянувшись, перед тем, как выйти. Его взгляд был спокоен. После себя он оставил своеобразное чувство удовлетворения. И рюкзак.
Двадцать четыре часа спустя, когда Ханс подъехал к студии, Боб снова ел мюсли. Ханс легко и уверенно вышел из машины. Непривычно динамично. Но Боб притормозил свой порыв чувств, увидев, что одет тот в спортивный костюм. Он невольно задержал дыхание, когда Ханс достал с заднего сиденья довольно увесистый сверток. «Гибсон», - облегченно выдохнул он, узнав гитару Ханса.
Оба поприветствовали друг друга, как будто между вчера и сегодня прошло полжизни.
- Ну как, Боб, все нормально? – весело спросил Ханс, затаскивая свой бас в студию.
- А сам как? – ответил вопросом на вопрос Боб.
- Как юный римлянин, - сказал Ханс и протянул продюсеру лист бумаги, аккуратно исписанный его красивым, наклонным почерком.
***
Замечательный продуктивный день после понгеровской бури стал лишь одинокой интермедией. В последующие недели Ханс то и дело начинал сомневаться в себе, в своем таланте, в своих текстах. Полдня он проводил в кровати, полдня в стараниях как можно быстрее снова туда вернуться. Содержание алкоголя в его крови можно было сравнить с уровнем воды в Дунае во время паводка.
Квартира на Шоттенфельдгассе превратилась в «Форт Хёльцель». Ведь тем, кто находится снаружи, проще прийти сюда, чем владельцу выйти. Зачем? Все, в чем Ханс нуждался, само приходило к нему. Маленькая закусочная напротив каждый день, а в особенности каждую ночь, присылала ему любимые блюда. Во-первых, он был знаменитым постоянным клиентом, во-вторых, приносил значительный доход. Еду доставляли по первому зову. Что еще нужно для счастья. Почти ничего. Для этого «почти» перевалочная база дилеров, станция метро Карлсплац, должна была бы работать в два раза дольше.
Вторичные запросы вроде потребности в кислороде улаживались посредством форточки. Поначалу возник вопрос с одеждой, но он решил его с помощью прислуги, отправлявшейся за покупками с камерой Полароид. Таким образом, Ханс расширил свой гардероб, полеживая на кушетке. Журналами, фильмами и другими излишествами внешнего мира его снабжали друзья. Друзья. Слово, которое в жизни Ханса всегда имело неприятное значение. За исключением его старейшего друга Билли Филановски и нескольких других давних спутников, он рассматривал всех, кто хотел получить этот титул в качестве трофея, как смесь из паразитов и рабов. Он собирал вокруг себя гротескную компанию фальшивых друзей, хотя с большим удовольствием забился бы от них под коврик.
Корень всех зол был в одном: кто находил общий язык с Falco, того Ханс подозревал больше всего. А найти общий язык с самим Хансом представлялось почти невозможным. Казалось, он окружает себя стеной осторожности, страха и готовности к бегству. Через эту стену к нему не могли пробиться другие, как и он к ним.
За стеной Ханс жил порой как отшельник, которому нужно было только покинуть этот мир, или чтобы мир покинул его. Что иногда было без разницы. В общем и целом, все это не являлось предпосылкой продуктивной работы. Юные римляне, вы все еще знаете солнце?...
Ханс лечил свои нервы Джеком Дениэлсом, своим новым лучшим другом, и всевозможной химией. До нервного истощения его доводило все, что непосредственно касалось его недостаточной продуктивности. Роберт Понгер с все возрастающей тревогой наблюдал за попытками Ханса переиграть собственную неуверенность. Он попусту тратил свое рабочее время, взывая к совести Ханса или отнимая у него ключ от автомобиля. Шефу, Маркусу Шпигелю, который ждал вторую из трех оговоренных в контракте пластинок, как комету Галлея, оставалось только убаюкивать свое открытие, колеблющееся между действительностью и призрачностью, небрежно брошенными фразами: «Гребаный пессимизм других так мелочен, лучше бы они позаботились о ком-то другом, потому что у него, у Falco, нет никаких проблем».
Приблизительно через год после выхода «Einzelhaft» эта гребаная мелочность стоила Шпигелю миллион шиллингов. А через два – еще столько же.
***
«Да, алло, Маркус? Маркус? Ты меня слышишь?» Связь была просто безобразной. Понгер пнул автомат, как будто он был во всем виноват. «Почему я не позвонил из студии?» – спрашивал он себя. Но он знал ответ.
В студии был настоящий ад. Он не услышал бы даже себя, не говоря уже о том, чтобы звонить Шпигелю в Вену. В общем, хаос, крах, катастрофа.
Когда три дня назад в Мюнхене Боб с Хансом предприняли новую попытку записать «Junge Römer», он еще был оптимистом. Спустя день в студии, он думал, что случилось чудо. В противном случае, он уже собрал бы вещички, как уже бывало дюжину раз.
В этот раз начало было весьма обнадеживающим. Ханс более-менее цивилизованно прибыл в Мюнхен. В первую очередь он захотел пройтись по Леопольдштрасе, должно быть, его коснулось легкое дуновение ностальгии, повеявшее из Швабинга, из времен Company, из другой жизни. Немного упираясь, он, тем не менее, дал уговорить себя сначала зарегистрироваться в отеле. Они договорились встретиться в лобби полчаса спустя, но когда Боб пришел туда, Ханса уже и след простыл.
Он бесцельно гулял по улицам Швабинга. Ничего не изменилось, - думал он. – Я был тут пару лет назад, а кажется, что прошла пара веков, с тех пор, как мы гастролировали с Company. Я скучаю даже по Кольберту. Я помню эти магазины, кафе, даже бродяг. О, а это же господин парикмахер!
Ханс остановился перед витриной маленького салона, перед которым строил тогда гримасы. Он с надеждой посмотрел сквозь стекло. Но тип, который теперь, видимо, был владельцем, походил скорее на забавную копию того баварца, что всучил ему воск. Жаль. Я был бы рад повидаться с ним, он все же кто-то вроде акушера для Falco.
С любопытством Ханс проследовал дальше. На улицах было немноголюдно: почти семь вечера, большинство магазинов уже закрылись. В парикмахерской стригли припозднившегося клиента. Шум транспорта с Леопольдштрасе сопровождал Ханса и на соседних улочках. Небо между домами играло нежно-розовыми оттенками. Погруженный в мысли, Ханс вспоминал прошлое. Спустя долгое время, он вновь оказался наедине с собой. Странно, - думал он, - именно здесь я чувствую себя дома. Такого больше не бывает, даже когда я иду в Вене по Цигельофенгассе.
Внезапно Ханс остановился. Прямо напротив «Shugar Shack», нетронутого временем ресторана из прошлого. Бессознательно он взял курс на огонек. Спустя минуту, Ханс молча стоял перед дверью, которая казалась ему порталом в прошлое. Будто время повернуло вспять. Потом он сжал кулаки, толкнул дверь и крикнул: «Мюнхен! Falco здесь!»
Все было в точности как раньше. Никто не обратил внимания. В то время никого его персона не заботила, потому что басиста из Вены здесь знали, и появление молодого дарования выглядело совершенно безобидным, по сравнению с представлениями, которые закатывали другие гости. Сегодня же Falco был знаменит снаружи, и выход малознакомой юной поп-звезды в полупустом ресторане выглядел несколько гротескно. Он снова оказался в настоящем.
Изрядно смущенный, он нацелился на бар. Два места были свободны. В свое время я сидел здесь с Удо Линденбергом, - думал Ханс, облокотившись на стойку. – И тогда я не верил Удо, когда он живописал мне шоубиз. Ханс улыбнулся воспоминаниям о фаустовской встрече с гамбуржцем. «Виски», - услышал он себя со стороны. Будто это заказывал кто-то другой. А что, - успокоился он, - выпью за прежнюю жизнь. За Удо. Виски лавой провалился в желудок. Теплый, возбуждающий, провоцирующий. Я превращаюсь в новую личность, которая так крепко приклеилась ко мне, будто бы существовала еще до Хёльцеля, - Ханс снова погрузился в воспоминания. – Все произошло безумно быстро. Как только всплыл Falco, тут же появился «Kommissar», и навалились критики. Как кто-то может справиться с таким темпом. Ну, давайте же посмотрим, как он справится. Аллилуйя, я еще жив! Для подтверждения сего факта, он поднял свой пустой стакан. Бармен среагировал немедленно.
Должно быть, - размышлял Ханс, - одного стакана всегда мало. Он решительно выпил жидкий янтарь. Смотри, приятель, ты знаешь, что чаще всего потом бывает, - предостерег он себя, но виски уже одержал верх. Слегка приподняв бровь, он осмотрелся. Его взгляд остановился на типе слева за стойкой. Он сидел с бокалом пива, отвернувшись от Ханса. Все началось, как и обычно. В мыслях Ханс прокручивал сюжет, как будто он был актером и рассказчиком в фильме о самом себе. Неприятный тип, - слышал он голос в голове, оценивая соседа по бару. - Я не хочу с ним общаться. Во что же он одет. Как же он сидит. Демонстрирует мне тут свою спину. Ну и? Он меня не интересует. Так, но надо определить, интересен ли я ему. Надо обратить на себя внимание. И почему это я его не волную?
Остаток вечера Ханс помнил как в тумане. Кое-как он нашел отель. Пополнив в баре запасы на ночь, он заперся в номере, где на следующее утро его и обнаружил Боб. Причем, дверь пришлось открывать снаружи ключом, одолженным у горничной. И так как в последующие дни состояние Ханса ничуть не улучшилось…
… Боб разбивал сейчас телефон-автомат, из трубки которого доносилось «Алло, алло» Маркуса Шпигеля. Боб повесил трубку и закинул следующие пять марок в аппарат. На этот раз связь заработала.
- Маркус, слышишь меня? - повторил он еще раз.
- Да, каждое слово. Что случилось, Роберт? Какие-то сложности?
- Если бы это были всего лишь сложности, я бы тебе не надоедал, - не стал оберегать его Боб. – Я боюсь, мы должны отменить запись. Ханс как бы… Короче, он… Я думаю…
- Могу себе представить, что ты думаешь, - вздохнул Шпигель. – Но у нас может не быть больше шанса, вы должны как-то справиться. Это уже стоило мне… - Очевидно, он не отважился назвать вслух жуткую сумму. – В общем, это самый дорогой альбом из когда-либо писавшихся в Австрии.
- Он станет еще дороже, если будем бросать на ветер безумную арендную плату. Мы сидим тут, в самой технически совершенной студии, какую в Австрии и не найдешь, и ни хрена не делаем, Маркус. Микрофоны готовы, мы можем травить в них байки, но шуточки совершенно не идут. Мне нечего микшировать, у нас нет ни единой строчки текста!
- Ну, так сам напиши что-то! – завопил Маркус в отчаянии. – Ну, серьезно, Роберт, ты не можешь все прекратить, здесь пресса начала сходить с ума. В «Rennbahn-Express» готовят титульник: Новая пластинка Falco. Я был у них, крупнейшее молодежное издание страны расскажет о сенсационном альбоме, они заканчивают оформление. Не знаю, как я могу это остановить. Ради Бога, сделай что-нибудь, я прошу тебя, иначе произойдет катастрофа!
***
Вместо этого произошло чудо, в которое Понгер уже не верил. Еще пара дней нирваны, и к Хансу вернулись силы. Это из любого агностика сделало бы святошу. Не то, чтобы тексты лились рекой, но, тем не менее, они были написаны. В последний момент. Иногда он исправлял несколько строк прямо перед записью. И они были хороши. Черт возьми, хороши.
Ханс справился. Falco подвел итог перед микрофоном. И вместе они были: на высоте как никогда.
* «Profil» - австрийский новостной журнал.
** Маннхартсбрунн – город в 20 км от Вены.
Читать дальше: Взлет и падение. 1982 – 1988. Глава 10. Герои нашего времени.
|
|
Категория: Переводы статей | Добавил (перевёл): Tanita (2012-Окт-05) |
Просмотров: 1646
|
Комментарии:
Всего комментариев: 0
|
|
|
|
|
|
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ] |
Музыка:
