«- Вы не против поговорить со мной?
- Нет-нет, говорите, только не обещаю, что буду хорошим собеседником».
- Хорошим собеседником… собеседником… Хорошим собеседником…, - Ханс пару раз повторил предложение.
«- Даже с закрытыми глазами я могу угадать Вашу профессию.
- Вы о запахе керосина? Любимый аромат. Но моя жена не очень довольна, запах проникает повсюду…»
- Повсюду… Проникает повсюду… повсюду…, - эхом откликнулся Ханс. – Проникает повсюду…
«- …Для меня же он – как парфюм. Аромат не хуже любого другого».
- … Как парфюм… Парфюм… как парфюм…, - очевидно, Ханс был недоволен словом.
«- Что это за номер, который вы все носите?
- О. Фаренгейт 451… 451 градус по Фаренгейту – температура, при которой воспламеняется бумага и сгорает дотла».
- Сгорает дотла… сгорает, сгорает…, - Ханс перекатывал во рту единственную в своем роде «Р» Оскара Вернера. Почему Бес? – подумал он и продолжил вслух: «Бес – должно быть его дочка еще не умела выговаривать «Р», когда дала ему это прозвище».
Сдавшись, наконец, он снова разлегся на кровати и продолжил смотреть телевизор, где Монтаг в знаменитом фильме Франсуа Трюффо сжигал первые книги.
Он уже посмотрел все без исключения фильмы с Оскаром Вернером, все документалки о великом актере и все интервью. Маркус Шпигель, с которым восхищение Вернером связало его теснее, чем совместная работа, откопал их для него из своего архива. С тех пор видео без остановки крутилось в магнитофоне Ханса. Он знал каждое предложение, разбирал каждое слово, сказанное перед камерой, как своего рода словесный хирург, до тех пор, пока не открывалось его истинное значение. Знал мелодию его бесподобной дикции, которая могла сотворить из простого предложения стихотворение, из случайного комментария - гимн, а из безобидного вопроса - ядерную катастрофу.
И он знал его, потому что чувствовал как он.
Однажды он написал, что был разочарован в Трюффо, - думал Ханс, смотря на пламя, пожиравшее одну страницу за другой. – Разочарован, что тот в своих интервью жаловался на него, когда он указывал ему на съемочной площадке. Ну и? Он был прав. Кое-что он знал лучше, чем Трюффо.
«Кое-чем» была «хрустальная ночь»**, которую Оскар Вернер пережил в 16 лет. Яблоком раздора во время работы над «451 градусом по Фаренгейту» были книжные знания режиссера, прочитавшего в десятилетнем возрасте об этом трагическом событии, которое закончилось истреблением целого народа. Ханс зачарованно смотрел на свой идеал, во время следующей сцены с огнем. Жуть, как он играет, - он восхищенно покачал головой. – И это он выкладывается только процентов на десять.
«Очень часто мне удается передать только десять процентов того, что я себе представляю», - сказал однажды Оскар Вернер, который как актер хотел выразить то, что он называл «призраком своей мечты». Десятая доля этой мечты - профессиональная работа. Двадцать процентов - почти чемпионский успех.
Он учился своему делу, - думал Ханс. – А я нет.
Я начал изображать Falco ни с того, ни с сего, тогда, с «Kommissar». А четыре дня спустя газеты написали, что я артист. Фиктивный артист, с которым нужно покончить. Ты же должен понимать, что сам точно не знаешь, что из себя представляет этот артист. Но это все равно ты – свое собственное произведение искусства, или, по крайней мере, ты на пути к этому.
И потом, ты достаточно разумен, чтобы понимать свои действия. С другой стороны, в этом бизнесе никогда не знаешь, с кем имеешь дело. С другом? С журналистом? Все зависит от того, кто перед тобой. С «Musikexpress» ведешь себя не так, как с «Bravo», с «Kronenzeitung» не так, как с «Kurier», потому что они не друзья тебе… Так можно с ума сойти!
Оставаться верным самому себе, как ты всегда говорил, - мысли Ханса вернулись к Оскару Вернеру. – Ты-то всегда знал, кто ты на самом деле. О себе же я такого утверждать не могу. Я должен надевать маску, чтобы стать интересным публике. И вот стою я такой в маске. Очень интересный. Сам в собственной тени. Старик, себя ты от этого уберег. Радуйся. С тобой могло случиться то же самое…
Причина, почему Ханс и выросший в похожих семейных обстоятельствах Оскар Вернер так усердно налегали на алкоголь, казалась Хансу чуть ли не родством душ. Когда он прочитал об Оскаре, что тот к тридцати годам из стыда и сомнений в своей профессии на год бросал сцену и заливал томительное одиночество, глубокое отчаяние и бессильное чувство непризнанности значительными дозами алкоголя, Ханс, спустя долгое время, наконец, почувствовал себя кем-то понятым.
Даже если этот кто-то давно мертв. По старой венской традиции, этот город всегда заботился о том, чтобы самые одаренные, чувствительные и гениальные жители, в конце концов, сами себя уничтожали. Ханс не испытывал к Вене «личную неприязнь», как сказал Зигмунд Фрейд. Город, безусловно, не внушал ему такого отвращения, как Вернеру. Он никогда не был изгнан смертельно опасным режимом и его убийственным презрением к людям, как другая духовная элита этой страны, которая переживала Холокост в эмиграции. Вообще Ханс испытывал огромное уважение к этой духовной элите, гораздо большее, чем к себе. Но он разделял мнение Вернера о Вене, как о кофейне, где младшему официанту никогда не стать метрдотелем.
«В Париже один пишет книгу, и другой пишет тоже. В Вене по этому поводу плюются ядом, - писал Вернер когда-то о деструктивности этого города и продолжал: В итоге, в Париже две книги, в Вене - вообще ни одной». Ханс с этим был полностью согласен. Так же как с мнением Вернера о критиках, которых он разделил на две категории: «Одни смеют критиковать меня, другие даже этого не могут».
И, наконец, взгляды актера на влияние мнения о себе: «Если у кого-то о нас нет мнения, он - болван, если есть, он нам неприятен». Ханс знал это по опыту.
Фильм почти закончился. Всегда две души, - думал он. – Всегда два характера спорят в одном теле. У Вернера это были актер-экстраверт и художник-интроверт. Если он менял маску, то этим задевал людей, потому что они не понимали, что происходило у него в душе. В знак сочувствия Ханс поднял стакан с виски навстречу экрану.
Мир, в нынешнем своем состоянии, как Ханс его ощущал, был дерьмом. Даже то, что сбылась мечта, было довольно паршиво. Потому что на месте, где она жила, образовалась огромная пустота, и нужна была новая мечта.
У Ханса сбылась мечта, о которой он никогда не грезил. А значит, ему была нужна уже послезавтрашняя мечта. Такая, которая превзошла бы «Amadeus»-номер-один-в-Америке. То, что ее нет, стало ясно еще в «Oswald&Kalb», сразу после сообщения об ужасающем успехе.
Словно в доказательство, что он не один, Оскар Вернер появился на экране в образе Моцарта. На самом деле Ханс не особенно любил этот фильм. Но сегодня его в первый раз осенило, что есть и другая параллель с Вернером. Моцарт как мост между Вернером и Falco. Сама мысль казалась ему богохульством. Пока не пришло в голову еще что-нибудь этакое, он встал с кровати, чтобы поставить другой фильм.
Лучший инфаркт в истории кино, - думал он, не упустив ни секунды актерского мастерства, с которым Оскар Вернер позволил умереть врачу в «Корабле дураков». Грандиозно, - впечатлился Ханс, словно смотрел эпизод в первый раз, и снова поднял свой стакан в честь Вернера. – Во время съемок однажды вечером он выпил 21 двойной виски, а пьян был как другой с 84 порций, - вспомнил Ханс, вдохновленный своим жестом. – За тебя, Оскар!
В бутылке оставалось на донышке. Ханс вылил в стакан остатки. Мы, люди, всегда находим заблудших овец, которых боимся, сказал ты когда-то, - продолжал он разговор с мастером. – Моя заблудшая овца – это я сам. Но вовсе не по той причине, что ты полагал. Ханс уставился на бутылку рядом с кроватью. Пустой Джек Дениэлс делал его порой своего рода мазохистски честным. Я подразумеваю кое-что иное: единственная разница между нами. К сожалению, это еще хуже. К сожалению для меня. Ты разрушил то, что я даже построить никогда не смогу.
Ты был не только сложным и неудобным, это я тоже умею, но не там, где надо. Ты пришел в театр, потому что хотел играть Гамлета, а не чтобы купить себе Мерседес. Знаешь, что я сделал? Я позволил подарить себе Мерседес только за издательские права.
А ты сказал, что разрешаешь себе только два предмета роскоши: время и характер. Я не заслуживаю времени, да и характера у меня тоже нет.
Признание окатило Ханса как холодный душ. Словно не понимая, как это оказалось в его руке, он уставился на стакан.
Странно, ты всегда говорил,что из алкоголя берет свое начало экстаз, с помощью которого ты можешь преодолеть свое погружение в депрессию. А я именно так начинаю свое падение. К тому же я так нажрался, правда, сегодня этот процесс пошел не по плану. Тебе это было по вкусу, ты уже мертв.
* Оскар Вернер (13 ноября 1922, Вена, Австрия — 23 октября 1984, Марбург, Германия) — австрийский актёр театра и кино, исполнитель главных ролей в фильмах «451° по Фаренгейту», «Жюль и Джим», «Корабль дураков». Номинант премии «Оскар», лауреат премии «Золотой глобус».
** Хрустальная ночь - погром в ночь на 9 ноября 1938 г., послуживший началом массового уничтожения евреев в фашистской Германии.
Читать дальше: Глава 17. Я ненавижу себя.
|
Музыка:
