Глава вторая: Тест на отцовство

Несмотря на то, что мама с папой были разведены с 1989 года, они жили вместе до 1992 в своеобразном союзе. Потом мама познакомилась с одним мужчиной, с которым у неё всё было серьёзно. Она хотела уехать с ним из Граца вместе со мной. Разговоры шли о Китцбюеле и Мюнхене, против чего папа был категорически против. Он не желал, чтобы мы уезжали.  В отличие от его матери. Чем дальше мы собирались ехать, тем ей было лучше. Моя мама постоянно мозолила ей глаза. Она знала, что частые романы сына ничем ей не грозят, и что папа действительно любил маму. Она боялась, что сын может остаться без материнской заботы. Поэтому она плела интриги и провоцировала невероятные ситуации, из-за которых её сын становился всё более разбитым. Верхом её подлости стал тест на отцовство, который сделал папа по её требованию. «Раз ты хочешь забрать малышку, я хочу знать, действительно ли она моя дочь» - сказал он маме поздним летом 1993, которая до того момента была твёрдо уверена, что так оно и есть. Многие друзья (его настоящие друзья, а не те, которые назвали себя так после его смерти) отговаривали его от этого поступка. Билли Филановски был одним из тех, кто считал, что это пойдёт папе только на пользу. Но всё вышло наоборот. Он послушался Марию, надавил на мою маму и сделал тест крови, который показал, что я после семи лет совместной жизни больше не дочь своего отца. Это известие спустило маму с небес, а отца ввело в глубокую депрессию.

Это случилось в ноябре 1993. Посреди ночи он стал ломиться в дверь нашего дома по Майгассе в Граце. Сквозь сон я услышала, как встала мама. В детстве мне часто снились кошмары, как и в ту ночь. Услышав папу, я сразу очнулась. Из гостиной доносились звуки их разговора, но, как я не прислушивалась, всё равно ничего не понимала. Ровно через два часа меня позвала мама. Папа со слезами на глазах сидел на кушетке. Он взял меня на руки и обнял так сильно, что я вскрикнула: «Ай, мне больно!» После чего он ответил: «Я должен тебе кое-что сказать. Я не твой папа». Когда он заметил мой ошарашенный и непонимающий взгляд, то поспешил добавить: «Конечно, я давно стал твоим папой. Но я не твой настоящий отец. Несмотря на это я всегда буду тебе папой». И снова я тогда мало что поняла, к тому же он сменил тему и, крепче обняв, стал спрашивать меня о чём-то другом. Он осведомился о делах в школе и хорошо ли там ко мне относятся. После этого я снова пошла в кровать, но заснуть уже не смогла, потому что слышала, как в гостиной плачет папа.

Несколько дней я не ходила школу, потому что повсюду в прессе и телевидении безжалостно смаковали свежую новость, которую я, в силу своего семилетнего возраста, даже не могла целиком постигнуть.  В то время я стала такой же известной личностью, как и мой папа. С той разницей, что он, неприкосновенный и всеми обожаемый, находился на пьедестале, а я из любимого и изнеженного дитя Сокола превратилась в птенца кукушки, который для кого угодно мог стать мишенью для гневных тирад. Через месяц мы с мамой переехали в Мюнхен, потом в Китцбюель. В надежде, что там нас оставят в покое. Счастливое время с папой я вспоминаю гораздо охотнее, чем травлю в школе и в личной жизни. Когда мне было двенадцать лет, он звал меня Кошкой. Его любовь к нам завяла вместе с его смертью, обстоятельства которой очень часто подавались в искажённом виде. Мой папа был столь же необычным, как и абсолютно нормальным. Если в прессе раздувают его прошлые «подвиги», я расспрашиваю маму о том времени, когда ещё ничего не понимала, а также о тех людях, которых не смогла вспомнить. На этом месте я хочу дать слово маме, потому что моя история ограничивается ролью дочери. Мама же может рассказать о людях из той жизни и о своём муже, Гансе Хёльцеле.