Мне было двенадцать, когда шестого февраля в половине десятого утра меня неожиданно сразила страшная новость, второй раз надломив мою жизнь в столь раннем возрасте. И вновь я ощутила этот хорошо знакомый холод.

А накануне в четверг был замечательный вечер. Моя мама договорилась встретится с подругами и, чтобы я не чувствовала себя одиноко, у нас ночевал мой 9-летний кузен Патрик. Мы здорово поиграли вместе с моим котом Чарли. По телевизору шёл фильм «Интервью с вампиром», и мы просидели перед экраном дольше, чем разрешила мама. Я помню, что в час ночи меня охватило странное чувство, с которым я никак не могла совладать. Я была взволнована и напугана, у меня заныл живот. Двоюродный брат постарался меня успокоить. Сначала безуспешно, но уже скоро чувство подавленности улетучилось под влиянием приятной теплоты - своеобразной близости с родным человеком.

Сегодня он отзывается о тех минутах так: «Побледнев, ты села на кушетку в комнате, а твой взгляд застыл на двери балкона, будто там ты увидела призрака. По правде говоря, Кошка (это прозвище дал мне папа), я тогда подумал, что ты притворяешься». Я помню, что описала своё состояние как "острую боль в груди". Мы не придали этому случаю большого значения и ещё немного посидев, пошли спать.

Мой неспокойный сон нарушила мама. Она сидела на коленях у кровати и гладила мой лоб. Меня разбудило это приятное ощущение. Я открыла глаза и увидела заплаканное лицо мамы. Она попыталась взять себя в руки и улыбнулась, но я поняла, что произошло что-то страшное. Испугавшись, я спросила, что случилось. Я не могла и не хотела принять её ответ:

«Папа умер сегодня ночью!»

Четыре слова, которые я никогда не забуду. С того момента моя жизнь кардинально изменилась. Я буду помнить эту жгучую, не утихающую боль до конца жизни.

«Нет, я не верю» - сопротивлялась я, когда мама обняла меня и крепко сжала. Боль, ненависть, печаль и опустошённость – снова вернулись те чувства, которые я, будучи ещё ребёнком, пыталась пережить годами ранее после теста на отцовство. Этого у меня так и не получилось. И вновь я была разбита. Снова я не могла найти способ выразить то, что творилось внутри меня. Я даже не могла плакать. Мой двоюродный брат разрыдался, как только узнал новость. Он обнял мою маму за шею и они вместе плакали. А я неподвижно сидела рядом. Я так хотела почувствовать хоть что-то. Сжавшись клубочком на своей кровати, я судорожно пыталась выдавить из себя хоть какие-то эмоции. Бесполезно. Лишь пустота и одиночество. Я ненавидела себя за это. Мама утешала Патрика, а я переоделась и убежала в ванную. Там меня посетила первая осознанная мысль: «Ложь. Это всё проклятая ложь. Папа, конечно, скоро позвонит». В ванной я пробыла полчаса. Сейчас я не могу вспомнить, что я там делала или о чём думала. Этот отрезок времени словно покрыт пеленой.

Когда я вышла оттуда, дома уже были бабушка и дедушка. Все обнимали друг друга и плакали. Я безучастно стояла рядом с отвратительным чувством и спрашивала себя, что обо мне подумают, раз я не плачу? Когда тётя Бьянка спросила меня, всё ли в порядке, я даже пришла в ярость.

«Не беспокойтесь за меня, мне всё равно, что папа умер!» - резко ответила я.

Это были мои единственные слова в тот день. Сейчас я понимаю, что тогда сделала то, чему хорошо научилась годами ранее – подавила свои чувства. На выходных я не могла заснуть, представляя, что ожидает меня в школе. Не успела я оказаться в классе, как на меня обрушились циничные вопросы одноклассников и учителей. Не только дети могут быть безжалостными. Но я так глубоко зарылась в свою норку, что всё происходящее вокруг проходило стороной. Я углубилась в свои дела. Но некоторым всё же удалось запугать и заставить меня выдать пару коротких и путанных ответов. Но вообще я предпочитала молчать. К тому времени я не знала никаких подробностей происшествия в Доминиканской республике.

В то время моей единственной поддержкой вне семьи были два школьных психолога. Все беспокоились за меня из-за того, что я оставалась равнодушной и создавала впечатление полного безразличия к тому, что случилось с моим отцом. Страх перед реальностью, от которого я постоянно убегала, был настолько сильным, что я даже не смогла пойти на похороны. Я не могла принять тот факт, что мой папа ушёл навсегда. Две недели я жила в созданном мною мире иллюзий, пока меня не настигли боль, ненависть и страх перед холодным одиночеством. Это случилось перед обедом в субботу. Мама пришла с магазина и увидела меня. Я лежала, скорчившись от судорог под обеденным столом. Это состояние продолжалось два часа. Я пыталась навредить самой себе, потому что не знала, что делать с той душевной болью. Всхлипывая, я повторяла одну фразу: «Ну почему у меня опять всё отняли? Почему меня не оставят в покое? Опять все сходят с ума. Верните мне моё детство!» Мама сильно прижала меня к себе, а я ненавидела себя и всех вокруг.

За эти две недели я не просто подавила свои чувства, я их полностью вытоптала. Издевательства в школе продолжались. Но и для масс-медиа мы стали лакомой пищей. После теста на отцовство они не упускали ни единой возможности полить нас с мамой дерьмом. Открылись старые раны. Все неприятные вопросы, которые я с большим или меньшим успехом смогла избежать, снова стояли в ежедневном меню, подаваемые на стол с презрением и ложью.
Когда я лежала на полу в объятиях мамы и мы обе ревели, я спросила себя, откуда взять столько сил, чтобы снова пережить всё это. Оскорбления, оправдания, зависть, ненависть – всё это нам каждый день бросали в лицо. Началось всё это в те проклятые годы до смерти папы и длится до сих пор…

Я всё ещё сталкиваюсь с этой проблемой. Люди не хотят видеть Катарину Виткович как личность, им нужна «К-сожалению-не-дочь-Фалько».  В поисках дружбы, близости и теплоты я часто наталкивалась на лицемерных людей. Мной интересовались только потому, что я была дочерью Фалько, а за спиной щёлкали пастью по поводу того, что без этого статуса я никто. Многие даже видели во мне финансовую выгоду и постоянно повторяли, что из-за больших денег я стала лучше. О том, что папа из-за больной гордости переписал завещание и оставил меня без денег, никто не интересовался. Даже на работе все переглядывались, когда я заходила в комнату. Часто люди избегали меня из-за боязни прямого контакта. Эти страхи полностью мной овладели. Но теперь этому пришёл конец. Я не хочу смотреть на этот мир, полный сомнения и недоверия. Душевное очищение – вот под каким девизом я пишу эту книгу. Она приведёт в порядок мою жизнь, прочно связанную с моим отцом Гансом Хёльцелем и кульурным деятелем Фалько, который так много страдал.