Предисловие  

1989 

1990 

1991 

1992 

6 февраля 1998 года из Нью-Йорка в Мюнхен прилетел Маркус Мозер, чтобы уладить детали грядущего релиза Bingoboys. Вместе с ним и моей женой мы отправились в ресторан отеля Кёнингсхоф. Мы засиделись, и спать отправились далеко за полночь. Спустя несколько часов зазвонил мой мобильный и пробудил меня от глубокого сна. Я уже был готов жаловаться на беспокойство извне. На другом конце линии был мой старый друг Штефан Шнайдер, который для Ханса во время его пребывания в Мюнхене часто выступал проводником по ночной жизни. «Фалько разбился насмерть в Доминиканской Республике!» - прокричал он.

Этот удар меня мгновенно разбудил. Я был растерян и лишен дара речи. Тот, кто когда-либо сам слышал пугающую новость, должен представлять, каково это: ты чувствуешь себя опустошенным. Ты неспособен на реакцию, апатичен, пуст. Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я смог сообщить это известие жене. Несколько часов спустя я понял, что произошло. И чем больше обстоятельств смерти Ханса я узнавал, тем меньше был удивлен.

С утра я созвонился с Маркусом Шпигелем и Билли Филановски, которые находились в Вене, и они уже знали подробности. Он, видимо, выехал на своем автомобиле и столкнулся с автобусом, говорили они. Дальше, в течение дня, известие о гибели Ханса подхватили журналисты. Заголовки вроде «Фалько разбился насмерть» кричали со всех первых полос. Я был не в состоянии с кем-либо это обсуждать, я все еще не освоился со страшной новостью. Я не хотел и не мог ничего сказать журналистам по этому поводу. Однако нашлось множество людей, которые с удовольствием пустословили в микрофон.

Я долгие годы знал Ханса как водителя. Без алкоголя он был одним из самых осторожных и предусмотрительных автомобилистов: я сам, весьма взыскательный пассажир, умудрялся спокойно дремать, пока он вел. Но, с другой стороны, когда в игру вступал алкоголь, все было наоборот: стоит вспомнить, как он на своем маленьком «Пежо» въехал в стеклянные двери венского отеля. Также по дороге в Гарс-ам-Камп он несколько раз съезжал в кювет, и в Доминиканской Республике на своем «Паджеро» он уже подвергал себя и прочих опасности.

Однако я с самого начала не имел ни малейших сомнений: это был несчастный случай. Это была последняя глава, последствия замкнутого круга «алкоголь — наркотики». Я абсолютно уверен: Ханс ни на минуту не задумывался о самоубийстве. Хотя, конечно, его трагическая смерть в каком-то роде была отложенным самоубийством, он сам пал своей жертвой.

При субтропической температуре Ханс сидел в своем авто и делал заметки по поводу будущей пластинки. Он должен был понимать, что под воздействием смеси наркотиков ему не следует выезжать с парковки. Он уснул минут на 30 или 40, а затем проснулся и поехал. Затем он увидел автобус, мчащийся с превышением скорости. Ханс умер на месте в 16:40 по местному времени.

Местные власти оперативно отчитались: превышение скорости автобусом как минимум до ста километров в час — единственная причина несчастного случая согласно местным законам. Изуродованное тело было доставлено в патологоанатомический институт примерно в ста километрах от места аварии. Информация о времени вскрытия разнится: от 12 до 36 часов после аварии. Однако результаты таковы: врачи установили 1,5 промилле остаточного алкоголя, три нанограмма кокаина, следы марихуаны и психотропных средств в существенных дозах.

Шеф патологоанатомов зафиксировал в протоколе: «Руки и ноги сломаны, грудная клетка полностью раздавлена, вдавлена задняя часть черепа, зубы полностью выбиты». Знакомый из местных, который помогал отвезти тело в Вену, рассказал австрийскому журналу News: «Его глаза были широко распахнуты, зрачки расширены от раскрыты, рот широко раскрыт. Его лицо свидетельствовало о том, что он осознал смертельную ситуацию». С его виллы захватили рубашку от Версаче, которую он особенно любил, она должна была стать его нарядом при последнем полете в Вену. Боинг-767 авиакомпании Lauda Air отвез останки Ханса из его ссылки обратно на родину.

Самолет был назван в честь Джеймса Дина. В сообщении о смерти сына, разосланном его матерью, значилась цитата из одного из его последних интервью: «Я никому не причинял вреда, кроме, пожалуй, самого себя, а за это Бог меня простит».

Когда 14 февраля 1998 года я шел на венское Центральное кладбище с женой, Маркусом Шпигелем и Робом и Ферди Болландами, один случай не выходил у меня из головы. В середине 80-х я подарил Хансу книгу Матиаса Греффрата «Об изменчивости вещей. «Опыты» Монтеня». Монтень около 450 лет назад стал первым современным эссеистом, своего рода предшественником всех нынешних авторов песен. Его высказывание «Мой стиль извивается подобно моей душе» стало тайным лозунгом Ханса. По пути в зал прощания я вспоминал еще о двух строках в книге, которые Ханс отметил цветом: «Ничто не интересует меня больше того, как умер человек: с каким лицом, с каким отношением, с какими последними словами».

С подобными мыслями, переполненный эмоциями, после траурных речей я проделал долгий путь из зала прощания к могиле, которая на канцелярском немецком именовалась «выделенной городом Веной за заслуги». Вместе с нами следовали тысячи поклонников и скорбящих. Гроб опустили в могилу под звуки классической композиции Дилана It’s All Over Now, Baby Blue, собственную версию которой Ханс записал в 1985 году.

Возможности тихо попрощаться с ним лично особенно не было. Я сделал это несколько дней спустя. Стоя у могилы, покрытой морем цветов и бесчисленными венками, я думал не о больших достижениях и провалах, горестных и счастливых моментах. Я вспоминал отель у озера Гарда и сияющего Ханса, с гордостью затаскивающего в наш номер сервировочную тележку и триумфально объявляющего: «Сегодня действительно все tutto completto». Я и сейчас думаю о нем подобным образом и навсегда сохраню его в памяти именно таким.