Предисловие  

1981  

1982  

1983  

1984  

1985  

1986. Часть 1  

1986. Часть 2 

1986. Часть 3  

Вместе со Сеймуром Штайном в Нью-Йорке мы начали думать о том, как бы Фалько утвердиться в США и какие винтики для этого подкрутить. Меня всегда удивляло, как Штайн в кратчайшие сроки умудрялся дозвониться или вытащить за стол переговоров самых влиятельных людей. Я был очень благодарен, что он вывел меня на Фредди ДеМанна, который с 1983 по 1997 годы был менеджером Мадонны. Также он работал с такими звездами, как Майкл Джексон, Аланис Мориссетт и Шакира. Еще в 1986-м Фредди любезно прочитал мне краткий курс об особенностях музыкального бизнеса в Штатах, а также дал совет о том, что Фалько стоит переехать в США. Когда я аккуратно рассказал Сеймуру правду о решении Фалько в Штаты не переезжать и попытался его обосновать, я почти на физическом уровне почувствовал его разочарование. Сейчас я думаю, что отказ Ханса значительно снизил мотивацию Sire Records и затормозил ее активность.

В Германии мы начали с выпуска Coming Home (второй части «Джинни») и Emotional, а в Англии и Соединенных Штатах — с The Sound of Musik. ДоРо сняли в венской ратуше крутое видео на эту песню с участием многочисленных статистов, среди которых были в том числе венский мэр Хельмут Цилк и друзья Фалько Билли Филановски и Герд Плетц, последний — в шотландском килте. В Sire были в восторге, как и на MTV. Им не хватало только самого Фалько. Тому не хотелось снова ехать в США и браться за старое. Он устал, кроме того, в тот момент его больше волновали собственная личная жизнь и отношения с Изабеллой, чем Америка. Мой аргумент о том, что при первом релизе на новом лейбле нужно показать себя, не смог его переубедить.

У Ханса была очень комфортная исходная позиция. Благодаря всем участникам процесса я добился при заключении нового высокобюджетного контракта таких гарантий, которых не было еще ни у одного европейского артиста. Но даже Сеймуру Штайну лично не удалось уговорить Ханса передумать. Промоушен-турне в Америке он предпочел поездку в Гарс-ам-Камп к Вилли Дунглу, тогдашнему фитнес-гуру. В его отеле он хотел вернуться в форму. Первая подача была пропущена, в Sire приуныли.

Я снова поехал в Нью-Йорк, чтобы обсудить с Сеймуром досадную ситуацию. По его мнению, на альбоме больше не было песен, которые могли бы попасть в американскую первую десятку. Представители Warner в Англии назначили своим фаворитом Emotional, но с уже известной нам оговоркой: Фалько должен был перепеть эту песню на английском. Я представил, к чему это приведет, и решил до поры до времени пожалеть Ханса и не сообщать ему лондонские требования.

Хотя сотрудничество с Дезире Носбуш не принесло особого успеха, идея организовать дуэт не выходила у меня из головы, и в последующие годы дуэты играли важную роль в моих планах. Имя потенциальной партнерши уже давно крутилось у меня в голове, только не хватало решимости его озвучить. Из офиса Сеймура, расположенного на 35-м этаже «Рокфеллер центра», открывался потрясающий вид на Манхэттен, а все стены в кабинете были увешаны портретами Мадонны и плакатами певицы, тогдашним главным скакуном в конюшне звукозаписывающей компании. 

«А почему мы все не организуем дуэт Мадонны и Фалько?» - я наконец вывалил Сеймуру свою идею. Я предполагал, что он засмеет меня и решит, что я выжил из ума, однако ничего подобного не произошло. Мадонна в 1987 году уже завоевала всемирную известность, но до сегодняшнего статуса суперзвезды ей было далеко. Мы отбросили в сторону спорные рабочие моменты, касающиеся лицензий, прав и продюсирования и все больше радовались моей идее. Вечером мы были приглашены на домашнюю вечеринку к новому менеджеру U2, и все, кому Сеймур рассказал о нашей задумке, пришли в восторг. К рассвету открытым оставался только один вопрос: как назвать продукт, «красавица и чудовище» или «красавец и чудовище». Мы распрощались, договорившись обсудить детали с обоими героями, а потом начать присматриваться, то есть прислушиваться, к потенциальной композиции для дуэта.

Три дня спустя Сеймур сообщил мне предварительное «окей», и я полетел в Мюнхен полный оптимизма и в радостном расположении духа. На следующий день я отправился в Вену, а оттуда — в Гарс-ам-Камп. Ханс с удовольствием проводил время в этом живописном местечке в часе езды от Вены и тренировался с Вилли Дунглом. Там бывала, кажется, половина Вены, и все равно Хансу удавалось оставаться преимущественно не на виду. Он либо работал с Вилли над своей формой, либо устаивал видеопросмотры в номере.

На нашу встречу, назначенную за обедом, Ханс явился с похмелья, судя по всему, он пережил сумбурную ночь. Новости из Нью-Йорка его не особенно интересовали, ему было важнее, когда ожидается следующий платеж от звукозаписывающей компании. Дело в том, что ему предложили чудесный загородный дом в Гарсе, с большим участком, спускающимся прямо к реке, и собственным причалом. Там даже была маленькая деревянная лодка, которой управляли одним веслом. «Только представь — пройдут годы и я, в белом костюме и соломенной шляпе на голове, смогу плавать по реке вверх и вниз, мне не нужно будет летать в большой мир, двери дома будут вести в мой собственный маленький рай», - вдохновленно рассказывал он.

Я был растерян до такой степени, что потерял дар речи. Пока Ханс в деталях планировал свое отдаленное будущее, я был крайне обеспокоен настоящим. Он явно не понимал, насколько важны были следующие шаги в его карьере. Его вопрос по поводу денег я использовал как повод перейти к теме дуэта. Я рассчитывал, что он сразу проникнется идеей, пусть и без восторга. Однако вместо этого он вытращил глаза и заорал на меня: «Ты что, совсем чокнулся?! Мне с ней петь?!» 

Мне захотелось просто встать и уйти, не сказав ему ни слова. Мы выторговали для него супервыгодный договор и договорились о дуэте с Мадонной, а милостивый господин не возжелал пойти нам на встречу. Было бы ошибкой ожидать в этом бизнесе благодарности, но хотя бы на уважение можно было рассчитывать, но вот его Ханс демонстрировать не собирался. Я был настолько шокирован его реакцией, что не принял ни малейшей попытки его переубедить.

Я проглотил и замял огромное количество его эксцессов и скандалов, и вот теперь я чувствовал, как во мне бурлит ярость. Как обычно в таких случаях, я вышел на свежий воздух и постарался успокоиться. В прошлом я много раз сердился на Ханса, и, возможно, я слишком быстро забывал о том, что он вытворял, вместо того чтобы серьезно это обсудить. Теперь я просто утратил дар речи, у меня не осталось сил. И вот как с ним работать, выполнять условия договора и идти к успеху, спрашивал я сам себя, и мне становилось все грустнее. Кажется, я простоял перед отелем час, глядя в пустоту. Первоначальная злоба испарилась, осталось чувство беспомощности из-за того, что Ханс был настолько слеп и не желал разглядеть выдающийся шанс. И что оставалось делать советчику, менеджеру, терапевту, как его не назови, когда подопечный был не способен нормально ответить на вопрос «Быть или не быть»? Тем временем Фалько уже искал совета у стакана виски. «Присаживайся, старый друг, давай выпьем», - проговорил он успокаивающе, но в тот момент я предпочитал алкоголю холодный душ. Ханс же не понимал, почему я так расстроен, и это только усугубляло мое состояние.

«Твое гребаное пьянство будет стоить тебе карьеры, ты вообще понимаешь, к чему все идет?» - заорал я. Ответа не последовало — и это тоже был ответ. В мыслях было одно: скорее прочь отсюда. Ханс был настолько пьян, что в обычной ситуации я бы отвел его в номер, но сейчас у меня не было ни сил, ни желания. Прощание было быстрым, я поехал в аэропорт Швехат и зарегистрировался на рейс. Из-за своего поспешного бегства я приехал за несколько часов до вылета, так что у меня было время обдумать произошедшее менее эмоционально.

Я сидел в зале ожидания венского аэропорта и сам бы с огромным удовольствием напился. Пожалуй, это было единственной возможностью на время позабыть обо всем этом цирке - заливать проблемы алкоголем, пока они не покажутся незначительными. Мы достаточно часто с Хансом выпивали по одной, а иногда и выходили за пределы разумного — правда, такое обычно случалось в отпуске или после выигранных битв. «Кто-то из нас должен оставаться трезвым, и это будешь ты», - такой совет он давал во многих ситуациях, и он отложился у меня в голове.

Когда волнения, гнев и ярость сошли на нет, осталось печальное осознание: ты работаешь с артистом, которого нельзя переубедить с помощью рациональных аргументов, к которому больше не действует рациональный подход. Как в таких условиях можно что-либо структурировать, выстраивать концепцию? Возможно, приятные и сдержанные беседы в прошлом? Может, я неясно изложил факты? Насколько вообще разумно продолжать сотрудничество с Хансом?

Суть проблемы была очевидна: в Европе альбом Emotional и соответствующие синглы имели относительный успех, а в США и остальном мире результаты сильно отставали от ожиданий. В общем, это было совсем неудивительно после ударного Falco 3. Дуэт с Мадонной определенно стал бы хорошим стимулом для дальнейшего развития как в США, так и во всем мире, как и англоязычная версия Emotional, которую в Лондоне до сих пор безуспешно ожидали.

После того как я осторожно сообщил об отказе Фалько от дуэта, в мой адрес посыпались вопросы о душевном состоянии артиста, в том числе от Сеймура Штайна, который вообще отказывался понимать, как Фалько мог упустить подобный шанс. Он и не пытался скрыть разочарование. Ханс же был приверженцем тезиса: «Репутация разрушена — живем в свое удовольствие», и ничуть не переживал. Его логика была такой: «Если я снова стану номером один, вся эта ерунда забудется, значит, надо смотреть вперед, а не назад».

Такой девиз звучал хорошо, но во мне отсутствовала вера. Я не чувствовал, что Фалько в ближайшее врем снова сможет стать номером один. Сотрудничество с голландскими братьями на второй пластинке изжило себя. Он нанес Робу и Ферди Болландам слишком много ран. Он часто их унижал и ни разу публично не похвалил. Я повторял ему при каждой возможности: что ему стоит, общаясь со СМИ, хотя бы иногда упомянуть Болландов и поблагодарить их, однако Ханс в поле зрения медиа предпочитал единолично быть в водительском кресле. В его стиле было постоянно показывать себя «первой персоной». «Где я, там и передовая» - звучал его девиз.

В рамках сделки с Teldec, Warner и Sire должны были выйти еще два альбома и одна живая пластинка, огромные авансовые платежи были выплачены, а вот перспективы продаж теперь казались мрачными. Нам уже надо было постепенно задумываться о новой пластинке. Ханс пока не предлагал новых песен, его идей насчет текстов едва хватало на две-три строчки к каждой песне. Роб и Ферди дулись на нас в своей новой студией в Бларикуме, а я ломал голову над кандидатурой нового продюсера.

Дитер Болен разглагольствовал в своих мемуарах о том, что ему якобы предлагали продюсировать Фалько, однако мы с Хансом с ним об этом ни словом не обмолвились. Ханс с восторгом рассказывал Томасу Штайну о хите Дженнифер Раш The Power of Love и был практически уверен, что оба ее продюсера и автора, Гюнтер Менде и Кэнди ДеРуж, могли бы привести его к новым высотам.

Ханс тогда находился в таком состоянии, что ему в качестве продюсеров можно было бы предложить уличных музыкантов, играющих перед венским собором Святого Штефана, и он воспринял бы это как семимильный шаг в своей карьере. Песня The Power of Love была в его вкусе, и ее международный успех убеждал его во мнении. Он запросто представлял Гюнтера и Кэнди в качестве своих новых продюсеров. Томас Штайн разделял его восторги лишь условно и просил время на размышление.

Тем временем Фалько привлек внимание других влиятельных людей. Стоит отметить, что многое в музыкальном бизнесе идет по заранее намеченному плану, но далеко не все, порой происходят неожиданности. В данном случае речь шла об отголосках событий 1983 года. Эгберт Нашке, которого все называли просто Джордж, правая и левая рука поп-титана Джорджо Мородера* (тут слово «титан» как никогда уместно), тогда присматривал новую сделку для лейбла Oasis, принадлежавшего Джорджо. Я сообщил об этом Томасу Штайну, тот подсуетился и отхватил для своей компании одного из самых успешных продюсеров в музыкальной истории. Три «Оскара», две премии «Грэмми» и четыре «Золотых глобуса» стояли у Джорджио на полке в доме на юге Тироля. Музыка к фильмам Top Gun, «Лицо со шрамом», «Люди-кошки», «Танец-вспышка» и «Американский жиголо» сделала его знаменитым. В своей лос-анджелесской студии он поработал в том числе с Элтоном Джоном, Дэвидом Боуи, Фредди Меркьюри, Барброй Стрейзанд, Роджером Далтри, Чакой Хан и Шер. Джорджо придерживался следующего девиза: «Я продюсер, а не политик, я пишу музыку, а не создаю истории». Иными словами: четко по расписанию к коммерческому успеху и прямиком в чарты.

Я несколько раз пересекался с Джорджем Нашке в Беверли-Хиллс, он также заходил в гости, когда бывал в Европе, в общем, мы поддерживали контакт, даже когда не работали вместе. Он был тихим и приятным человеком посреди нашего шумного и хаотичного бизнеса. Он всегда держал слово: если он говорил «Ты получишь вещь через два дня», это значило, что обещанное ровно через два дня было у меня на столе. Я пишу в прошедшем времени, потому что Джордж, к сожалению, в 2007 году умер.

Джордж в начале 1987 года посетил меня в офисе на мюнхенской улице Мёлштрассе. Мы отправились спокойно пообедать в Käfer. Джордж в своей тихой и приятной манере поднял тему, внимания к которой я от него не ожидал. «Как дела с Фалько?» - спросил он, и я начал отвечать очень поверхностно, так как не хотел озвучивать правду ни ему, ни самому себе. 

«У меня, кажется, есть для Вас неплохое предложение, - продолжил он таинственно, и я навострил уши. - Как насчет дуэта Фалько с Бригиттой Нильсен? Джорджо Мородер написал крутую песню и с удовольствием станет ее продюсером». 

При слове «дуэт» я буквально окоченел. Я был не в состоянии дать ответ на озвученное предложение. Я не хотел рассказывать Джорджу ни о несостоявшемся дуэте с Мадонной, ни о взаимоотношениях Фалько с Болландами. У меня развилась явная аллергия на дуэты, и я был готов болтать с Джорджем о чем угодно, только не о них. Я попросил его прислать песню и обещал обсудить этот вопрос с артистом и звукозаписывающей компанией.

Через несколько дней я впервые услышал Body next to Body и в особый восторг не пришел. Безусловно, это была добротная вещь, которая попала бы в немецкие чарты, а вот в США и прочих странах, которыми занималась Warner, она вряд ли бы улучшила ситуацию. Кроме того, был еще Фалько, чья реакция на другой несостоявшийся дуэт все еще звучала у меня в ушах. Нам с Хансом нужно было утрясти некоторые детали со звукозаписывающей компанией, и у нас была назначена встреча в Гамбурге. Про идею Мородера я рассказал ему заранее по телефону, он лишь рассмеялся и сказал: «Ты никогда не сдаешься». Я все еще был травмирован произошедшим ранее, так что оставил его в покое, не имея ни малейшего желания рассказывать ему о причинах и подоплеке.

В Гамбурге мы первым делом зашли к Акселю и Вернеру, которые со своим заведением переехали из здания рынка в галерею Große Bleichen, и теперь оно стало называться Petit Delice. В хорошую погоду на открытом воздухе у канала было просто замечательно, и мы с Хансом проводили там больше времени, чем в отеле. Мы теперь останавливались в расположенном напротив «Мариотте», что позволяло экономить на такси и избегать лишних вопросительных взглядов, сопровождавших нас, когда я среди ночи провожал Ханса в отель. 

Безо всяких эмоций я включил ему композицию Мородера. Я подготовился к тому, что он либо засмеет меня, либо вышвырнет магнитофон в окно. Но он ничего такого не сделал. «Черт возьми, а почему бы и нет?» - сказал он к моему большому удивлению. Я на это даже не рассчитывал, но нам пришлось теперь плотнее заняться данной темой. 

Спустя годы, когда мы уже не работали вместе, я попытался выяснить, почему Ханс решительно отказался даже обсуждать дуэт с Мадонной, но спустя короткое время согласился записать дуэт с Бригиттой Нильсен. Он объяснил это так: «Я видел, что ты глубоко расстроен, и предпочел спеть дуэтом с Нильсен, чтобы не нанести тебе еще один удар. Плюс к тому моей карьере это не навредило».

Однако дальше все складывалось не так просто: день перетек в один из самых запоминающихся вечеров в Petit Delice. После телефонного разговора с Изабеллой Ханс вернулся за стол абсолютно взвинченным, видимо, произошла серьезная ссора. Он был вне себя и стал напиваться быстрее, чем обычно. Открыв очередную бутылку вина, мы обнаружили, что оно отдает пробкой. Ханс засунул пробку обратно в горлышко бутылки и вышвырнул ее в канал у себя за спиной. Похоже, весь ящик красного вина оказался бракованным, и это не остановило Ханса от того, чтобы протестировать каждую бутылку, а затем вышвырнуть в воду по высокой дуге.

И еще до того, как была спета первая нота, он погрузился в глубокие сомнения насчет будущего дуэта, перешедшие в сочувствие самому себе и унижение самого себя. Зачем я делаю это, как это воспримут, будет ли кто-нибудь это слушать — он завалил сам себя подобными вопросами. До самого дня, на который была назначена запись Body next to Body, шли дискуссии с переливанием из пустого в порожнее. Понедельник: отказываемся, вторник: соглашаемся, среда: может быть, четверг: отказываемся, и так до бесконечности. Я привык к подобным метаниям и знал, что если Ханс в самом начале четко не сказал «нет», это значит «да». Я уже сказал Джорджу Нашке общее «да», и процесс был запущен. Мне было ясно, что на Ханса нельзя давить, нужно было, чтобы все шло естественно, он втянулся, увлекся и посчитал, что это его собственное свободное решение.

В эти месяцы я был пессимистично настроен по поводу сотрудничества с Хансом, и мы дистанцировались друг от друга. Для меня это было горькой необходимостью. Мы обсуждали только самое важное и стремились сохранить прохладный деловой тон. Я отказался от заранее запланированной короткой поездки в Италию: мне было не до отпуска, прежде всего не до отпуска с ним. Меня доконало не столько произошедшее в последние недели, сколько его поведение в целом. Недовольство копилось долгое время, и вот теперь чаша переполнилась. В хорошие времена, когда все шло как по маслу, реакция на его выходки притуплялась, радость по поводу золота и платины затмевала злость на его его пьяные дебоши и разгромленные им номера в отелях.

Теперь я вынужден был признаться самому себе, что при сотрудничестве с Хансом я закрывал глаза на слишком многое, и вот теперь оно аукнулось. Я старался не замечать его ненадежность, пропущенные им полеты, сорванные сроки, а ведь все это влияло на общее дело, среднесрочное и долгосрочное планирование становилось практически невозможным. Это беспокоило меня все больше и больше, проблемы явно были не случайными и не единичными.

Когда мы с Хансом говорили об этом, он признавал мою правоту, но на деле даже не пытался ничего изменить. И если как друг в подобные моменты я еще хоть немного его понимал, то как менеджер наконец начал избавляться от остатка иллюзий. Я просто не находил средств разорвать этот порочный круг.

Наконец Ханс дозрел до сотрудничества, и мы договорились записать вокал в Берлине. Джорджо прилетел из Лос-Анджелеса с готовой фонограммой, чтобы сделать запись, вернуться обратно и там довести дело до конца. Ханс захватил с собой в Берлин Изабеллу, а фрау Нильсен бесчисленное количество солнечных очков и туфель. Мы разместились в отеле  Steigenberger, недалеко от студии Hansa. На запись было выделено два дня — вполне достаточно для опытного певца и начинающей. Работа тормозилась, когда Ханс перебарщивал с виски, кроме того, похоже, он пообещал Изабелле вовремя возвращаться в отель.

Я разъяснял ему, что не стоит смешивать студийную работу и романтику, он соглашался, но пытался делать по-своему. По некоторым признакам мне показалось, что Изабелла не ждала от Ханса, что тот возьмет ее в Берлин и будет там с ней гулять, однако он внушил ей, что именно так и должно быть. Когда мы в первый день вернулись в отель около 21 часа, Изабелла сидела в баре слегка печальная. Бригитта, Ханс, Джорджо и мы с женой сели рядом, заказали сендвичей и все вместе радовались, что большая часть записи была готова.

Ханса мучила совесть, и он старался быть особенно любезным, однако ледниковый период есть ледниковый период. Бригитта Нильсен меня приятно удивила и впечатлила своей трудоспособностью, аккуратностью, простотой в обхождении, позитивным настроем и готовностью помогать. Она все время пыталась подбодрить несколько подавленного Ханса и просила о снисхождении к слабому женскому полу. Бывшая жена Сильвестра Сталлоне привезла из Лос-Анджелеса совершенно безумные лиловые солнцезащитные очки. Если бы Джефф Кунс* когда-нибудь сделал солнечные очки, они бы вышли именно такими. Когда я попросил ее, чтобы она дала мне на них посмотреть поближе, она сняла их, протянула мне и, улыбаясь, сказала: «Я тебе их дарю!» К радости по поводу такой приятной гостьи примешивался вопрос: «Почему у моего собственного артиста нет и десятой части этой легкости?»

Закончив ужин, Бригитта Нильсен и Джорджо Мородер попрощались с нами. Ханс проводил Изабеллу в номер и вернулся в бар через несколько минут. Тем временем в баре обнаружился Джо Кокер, с которым мы несколько месяцев назад познакомились в лос-анджелесском отеле Sunset Marquis. Оба музыканта сейчас были в плохом настроении, они уселись в баре, и, погрузившись в сочувствие к самим себе, начали обмениваться жалобами на проблемы с противоположным полом. Джо рассказал, что его лучшая половина тоже ожидает его в номере и, вероятно, крайне на него зла.

Как известно, разделенное горе — половина горя. Но в случае господ Хёльцеля и Кокера к этому добавилось удвоенное потребление алкоголя. Они утешались с его помощью с полной самоотдачей. Закончился памятный вечер тем, что Джо Кокер, предвкушая скорую встречу с супругой, исполнил в лифте классику джаза — песню Stormy Wheather. Второй день прошел очень похоже, с тем лишь исключением, что вечером в лифте пел Ханс — он исполнил для Изабеллы Body next to Body. Госпожа Нильсен к этому времени уже спокойно спала в своем номере.

В том же стиле мы продолжили и две недели спустя, когда Руди Долецаль и Ханнес Россахер взялись за съемку клипа в венской киностудии Rosenhügel. Ханс с гитарой, Бригитта в сапогах, много ветра и дыма — видеоэстетика восьмидесятых в чистом виде. Я был рад, что работа шла без особых проволочек, Фалько хотя бы подавал признаки жизни. Ничего особенно оригинального мы не сняли, но мы и не замахивались на «Грэмми».

Я специально подробно расписал, как шла работа над песней, чтобы покончить со старой сказкой о том, что господин Хёльцель и госпожа Нильсен находились близко к друг другу не только у микрофона. Об «интрижке Фалько и Нильсен» говорилось больше, чем о коммерческом успехе композиции. Ханс лично подливал масла в огонь в различных интервью: «Я хотел оказаться с ней не в хит-парадах, а в постели». Много слов, но мало дела.

Также я полагаю, что Ханс хотел подобным образом ответить Изабелле на периодически возникавшее между ними охлаждение, в котором его, в общем-то, нельзя назвать невиновным. Однако я могу заверить читателей: Фалько и Бригитта Нильсен действительно были рядом друг с другом только у микрофона. Не более того.

Больше, чем Body next to Body, меня волновала работа над следующим альбомом. В голландско-австрийских отношениях сохранялся ледниковый период, так что сотрудничество с Гюнтером Менде и Кэнди ДеРуж становилось все вероятнее. Томас Штайн под настойчивым давлением артиста выяснил экономические аспекты работы с ними, осталось прояснить творческую сторону вопроса. Продюсеры выдали демо-версию песни Walls of Silence, что стало для Ханса поводом сказать окончательное «да» новому творческому союзу. В этой песне он увидел историю своих отношений с Изабеллой, сжатую до трех минут и сорока секунд. Между ними двумя воцарилось затяжное молчание, и последствия были фатальными: чем тише становилась Изабелла, тем громче делался Ханс.

Я уже был знаком с Гюнтером Менде, на встрече во Франкфурте обе стороны стремились как следует присмотреться друг к другу, настроение было приподнятым и ожидания обоих продюсеров — высокими. Мы съели много пасты, употребили еще больше красного вина и пришли к договоренности: больше мелодичности, меньше рэпа, полшага в сторону мейнстрима. Тексты по-прежнему ожидались от Ханса, к сожалению, в последние недели и месяцы он не был настроен на продуктивную работу и генерацию идей. Мне он по обыкновению рассказывал, что трудится над текстами, но мне-то было ясно: в этом отношении все глухо. 

Мне также было очевидно, что не нужно вставать в позу контролирующего органа. Хансу не нравилось ощущать, что его контролируют, а мне на самом деле был важен только конечный результат. Я предусмотрительно сообщил Гюнтеру и Кэнди необходимую информацию, чтобы они могли оценить состояние Ханса и не давили на него, требуя готовые тексты. Мы решили испробовать тактику Болландов: продюсеры должны были предоставить музыку и наброски текстов, чтобы Ханс их «фальконизировал». 

В прошлом я ждал демо-запись из Хилверсума, а теперь — из Розбаха, пригорода Франкфурта. Гюнтер и Кэнди поработали над своими идеями и записали фонограмму в студии Франка Фариана, Ханс послушал и постарался соединить предложенные ими фрагменты текстов со своими идеями. После двух пластинок с Робертом Понгером и еще двух с Робом и Ферди Болландами Ханс должен был для начала привыкнуть к новым продюсерам. Walls of Silence была в некотором роде прототипом песен нового поколения, дальше все должно было следовать в этом направлении, но и не без старого доброго Фалько с его чувством юмора и игрой со словами.

То, насколько качественными, оригинальными и пригодными получались тексты, напрямую зависело от текущего состояния Фалько и того, сколько алкоголя и прочих веществ он употреблял. Иногда мы бывали приятно удивлены тем, как он неожиданно выдавал гениальные вещи, но чаще вынуждены были констатировать: это никуда не годится, как говорят в школе, «садись, два, тема не раскрыта». Тем не менее я был настроен оптимистично, все звучало по-новому, это был другой Фалько, но поп-музыка и существует не для повторения, а для изменений. 

Сотрудничество с новыми продюсерами шло в прохладно-вежливом ключе. Мы остановились в Бад-Хомбурге и ежедневно ездили в студию в Розбах. Хотя не совсем ежедневно: временами Ханс выпивал столько, что был не в состоянии покинуть отель. Так что вся команда подстраивалась под артиста, хотя вообще-то должно быть наоборот. Работа в студии редко приносит артистам удовольствие, а в случае с Хансом она была особенно проблематичной: ему не нравилось находиться за звуконепроницаемым стеклом и выставлять себя напоказ, он ненавидел это — если он сам не участвовал в происходящем у пульта, ему казалось, что другие могут отозваться о его работе в негативном ключе.

Но обойтись без студийной работы было нельзя, верблюду было необходимо пройти через угольное ушко, то есть Фалько должен был спеть. И несмотря на не лучшие предзнаменования, частые отмены и задержки, было ясно: пусть речь идет о самой последней попытке и где-то в глубине подсознания маячит возможность срыва всей записи в целом, Фалько — несмотря на состояние, в котором он находился — все же намерен довести дело до конца. При этом он был готов делать все новые попытки, чтобы выполнить свою работу максимально качественно. Здесь играли роль его тяга к совершенству и то, что всеми своими действиями он показывал: «Я не провалю эту задачу».

Как ранее, так и — особенно настоятельно - при работе над этим альбомом, я пытался обсудить с Хансом, не будет ли рациональнее не тратить столько сил на мучительный поиск идей для текстов и сосредоточиться на собственно пении. Со времен Falco 3 подавляющее большинство песен — за исключением America — доставалось нам с практически готовым текстом, правки и дополнения Ханса были не особенно значительными, с ними вполне мог бы справиться наш старый друг Герд Плетц. 

В данный момент Хансу было на все наплевать, он хотел максимально быстро закончить работу и вернуться в Вену, где его ждала Изабелла. Однако была одна очень важная проблема: кроме финансового ущерба, полный отказ Фалько от авторства текстов произвел бы сомнительное впечатление на общественность. Он, мастер едких и циничных изречений, повелитель рифм, пел бы тексты, написанные не им. Он бы стал «творческим банкротом» в глазах всего мира. В эти дни мы расходились во взглядах по поводу многих вещей, но здесь мы оказались едины: этот последний бастион мы должны удержать при любых условиях, Фалько должен был уберечь себя от подобного позора. Данное обстоятельство, к сожалению, не делало тексты Ханса лучше и работу над ними продуктивнее. В те времена Ханс писал от случая к случаю, черный блокнот сиротливо лежал в чемодане, а мы с Гердом Плетцем часто прилагали руку к окончательным версиям текстов. Ханс постепенно привык к такому состоянию, оно не оказывало на него столь сильное давление, как во времена Junge Roemer, казалось даже, в этом плане он заключил мир сам с собой. 

Мы были не особенно вдохновлены сотрудничеством с Гюнтером и Кэнди и в итоге отложили в стол записанные Read a Book, Walls of Silence, Solid Booze, Sand am Himalaya, Que pasa hombre, Poison, Nuevo Africano, Kissin’ in the Kremlin и The Spirit never Dies. Последнюю песню — третью часть «Джинни» - я считаю мощным произведением, однако аналогичного мнения тогда придерживались лишь я, Ханс, Гюнтер и Кэнди. Наша звукозаписывающая компания не испытала к ней особой любви. Возможно, дело в том, что при первом поверхностном прослушивании казалось, будто это ревет Джо Кокер, и лишь затем, по ходу песни, можно было отметить, что это работа Фалько.

Во время перерыва в работе над пластинкой, осенью 1987 года, Ханс исполнил свою давнюю мечту. После долгих размышлений он утвердился в  намерении обзавестись убежищем за пределами Вены и купил дом в Гарс-ам-Кампе, о котором он ранее так вдохновенно рассказывал. Подписывая у нотариуса документы, он имел весьма четкие представления: он рассматривал пентхаус в Хитцинге, пригороде Вены, который он купил год назад и где тогда шла реконструкция, и виллу в Гарсе как отличные условия для совместной жизни с Изабеллой и дочерью.

К сожалению, все это было лишь теорией, в реальной жизни идилии, о которой мечтал Ханс, места не было. Выходки эксцентричной поп-звезды плохо вписывались в рутинное существование пары с маленьким ребенком. «Семья Ханса Хёльцеля» становилась все более известной в этом контексте: в Вене и Граце обсуждали многочисленные расставания и воссоединения, я уже устал считать, сколько раз кто кого обидел. Временами мне казалось, что Ханс и сам замечал, что его мечта о нормальной буржуазной жизни на практике была неосуществима. На ее пути стояли его личные качества, его непостоянство. 

Были моменты, в которых он делал все для того, чтобы удовлетворить свой голод, и максимально старался быть заботливым отцом семейства. Однако его усилия разбивались о реальность. Я уверен, что если бы они принесли плоды и в его жизни стало бы чуть больше нормальности, она сложилась бы совсем иначе.

Когда мы в Гамбурге презентовали композиции Менде и ДеРуж Teldec, беспомощность и разочарование буквально повисли в воздухе. Да, это был Фалько, но не такой, как от него ожидали. А чего же ожидали? Этого никто не мог сформулировать. Ханс был неспособен говорить о собственном продукте, он не мог определиться, где он находится сейчас, а уж тем более в каком направлении он хотел бы двигаться. 

Томас Штайн принял решение не выпускать материал в таком виде, Telcdec одобрил лишь композиции Walls of Silence, Read a Book, Solid Booze и Sand am Himalaya. Таким образом, готова была лишь половина пластики. Перед нами стояла большая проблема: кто из продюсеров доведет работу до конца, да еще и в максимально сжатые сроки?

В последующие дни в телефонных разговорах мелькало множество имен, многие обсуждались и тут же были отвергнуты. Мы искали продюсеров, которые не только оказались бы мастерами работы у пульта, но и могли бы предоставить нам правильный материал. Материал, который подошел бы Хансу, потому что из четырех одобренных песен, по мнению звукозаписывающей компании, ни одна не могла быть выпущена в качестве сингла. 

За кулисами развернулся ожесточенный спор между Гюнтером и Кэнди с одной стороны и Teldec с другой. Продюсеры ссылались на договор и доказывали, что выполнили свою часть соглашения. Урегулировать его удалось лишь несколько лет спустя. Томас Штайн уже стал большой шишкой в BMG, когда его преемник Юрген Оттерштайн наконец выплатил остатки гонорара за неиспользованные композиции.

Тем временем у нас была еще одна проблема. В Лондоне тайно, медленно и печально я торговался с Warner по поводу английской версии Emotional, которую они срочно хотели увидеть и решение по которой бесконечно затягивалось. После скандала насчет дуэта с Мадонной мы с Хансом больше ни словом не обмолвились об английском и американском рынках, как и о последствии его решения не ехать в Америку. Однако теперь пришло время для еще одного решения, которое я не мог принять, не спросив его мнения.

У Ханса было особое чутье: он улавливал, когда медлить уже было нельзя и требовалось наконец выползти из собственной раковины. Поиск новых продюсеров он переложил на меня. Он попытался мне польстить: «Ни у кого нет столько опыта, как у тебя», и оставил меня наедине с этой проблемой. Что же касается второго вопроса, английской версии Emotional, тут, к моему большому удивлению, он не высказал никаких возражений, никаких «зачем» и «почему». Теперь мне временами кажется, что тогда он просто не нашел в себе мужества отказаться, зато оно обнаружилось несколько недель спустя, уже в студии.

Мы очень оперативно договорились о записи в Амстердаме, где в студии нас должны были встретить представители британского отделения Warner. Уже по дороге из аэропорта Ханс сообщил мне, что считает запланированное мероприятие безумной идеей. Для меня же оно прежде всего было демонстрацией доброй воли, ведь, получив у звукозаписывающей компании большой аванс, Фалько пока принес мало прибыли.

Увидев английский текст, который принесли люди из Warner UK, Фалько укрепился во мнении: попытка адекватно перевести немецко-венские фрагменты на английский потерпела неудачу. Сам же Ханс потерпел неудачу из-за алкоголя и кокаина и полного нежелания сотрудничать. Он все-таки отправился за стекло, но запись закончилась уже после первой строфы Emotional. Он наорал на присутствовавших и в ярости покинул студию. Я же остался в полной растерянности, я многое пережил с Хансом, но такого еще не было.

У отставания доходов от ожиданий в нашем бизнесе может быть множество причин: плохой промоушен, плохой продукт, неправильно выбранное время — список может быть длинным, однако, как правило, очень сложно определить, что действительно было сделано не так. Но в нашем случае не нужно было гадать на кофейной гуще: все указывало на то, что в провале был виноват артист. Он отказывался сотрудничать, он не хотел ничего, в итоге все показывали на него пальцем. В нашем бизнесе есть своего рода высшая мера наказания, сопровождаемая ворчанием окружающих: «Мы в этом не виноваты, мы сделали все возможное». В такие моменты артист для всех в отрасли получает ярлык «трудного».

Джон Леннон как-то на вопрос о том, что отличает настоящую звезду, ответил, что большая звезда — это тот, чье душевное здоровье вызывает у людей сомнение. Каждый может сам решить, насколько справедливо это утверждение, однако стоит вспомнить, что Оззи Осборн на заре карьеры откусывал головы летучим мышам, Фил Спектор в итоге застрелил подругу, а Игги Поп все свое тело изрезал бритвой.

В подобные моменты не я один сомневался в душевном здоровье артиста. Если бы мы решили остановить запись, столкнувшись с тем, что перевести «венский стёб» не получается, - это было б еще ничего. Но нахамить в студии представителям своей же звукозаписывающей компании, оскорбить их за попытку перевести «его» песню на английский, а потом прервать запись и сбежать — это было за гранью, это было худшим из того, что только мог сделать артист.

У отказа Фалько ехать в США были основания, но выходка в Амстердаме имела другую природу. Я знал Ханса достаточно долго для того, чтобы не ожидать от него подобного: он был слишком профессионален и слишком тщеславен, чтобы выставить себя лузером перед всем миром. Но подобным образом сложились обстоятельства: на него давил новый договор, он ощущал язвительность в свой адрес, его сильно беспокоили отношения с Изабеллой. Эмоциональная спираль сжала его настолько плотно, что не осталось ни единого сантиметра для того, чтобы он мог серьезно заниматься своей карьерой.

Как менеджер я нес ответственность за все произошедшее, никого не интересовали обстоятельства, был важен только результат. Так что я был вынужден принять упреки и взять на себя вину. Артист нормально не функционировал, а менеджер за это отвечал. Звучит как грубое упрощение, однако таково правило бизнеса. Для Сеймура Штайна и людей из Warner International «плохим парнем» был не Ханс, а я, Сеймур лично был глубоко разочарован. А я подсознательно ощущал, что это могло стать началом конца большой международной карьеры. Это чувство я усиленно вытеснял, как и осознание того, что артист фактически сам себе прострелил ногу. 

Мы умудрились подставить звукозаписывающую компанию уже после первого же релиза в рамках нового договора. Произошедшее нельзя было исправить, все то, что я спланировал, было разрушено. В полном безмолвии я отвез Ханса в отель и, не попрощавшись, ушел в свой номер по соседству с его.

Когда мы вернулись в Вену, мне стало ясно: нормальный разговор с Хансом в его состоянии не имел смысла. С Изабеллой все было непросто, и я решил привлечь его мать. Мария изо всех сил старалась поддержать сына. Но в данном случае она была бессильна, она ничего не могла поделать с его сердечными терзаниями и блужданиями. Марию часто описывают как властного человека, доминировавшего в жизни Ханса, но при этом она была действительно единственной, на кого он всегда мог положиться. Немногочисленные друзья не всегда были в зоне досягаемости, в отличие от нее. Безусловно, материнская гордость временами застила ей глаза, а материнская любовь делала абсолютно слепой, однако Ханс и его мать были очень близки, их связь была сильна.

Она всегда была рядом, когда ему требовалось, принимала его сторону, ее мягкие упреки не причиняли ему боль и не раз помогали снова встать на ноги. Они походили друг на друга темпераментом: Ханс был достойным сыном своей матери.

Я также предложил ему встретиться в Китцбюэле, чтобы спокойно обсудить сложившееся положение. Ханс согласился. Я, как обычно, не стал долго ходить вокруг да около и перешел к делу. Старт в рамках нового договора оказался очень плохим, и нигде, кроме Германии, Австрии и Швейцарии не испытывали радости по поводу артиста, с которым заключили соглашение. Но и в этих странах наше маленькое знамя могло пасть из-за того, что сотрудничество с Гюнтером и Кэнди прекращено. У меня не было готового плана, как снова заставить ехать в нужную сторону нашу сбившуюся с пути телегу. «Вообще-то нам надо попробовать вернуться туда, откуда мы ушли», - таков был мой расчет, я подразумевал то, что уже давно крутилось у меня в голове: мы должны снова взять на борт Роба и Ферди Болландов.

Ханс тут же поднял, к чему я клоню, и не стал скрывать своего мнения. «Я не встану перед ними на колени и не буду их умолять: пожалуйста, помогите мне!» - выругался он, однако другого варианта предложить не смог.

«Ты у нас сводник и их старый друг, вот и езжай в Голландию, подправь там погодку, ничего лучшего мне в голову не приходит», - прозвучал его вердикт. Я был вынужден напомнить Хансу, по чьей вине партнерство с Болландами заехало в кювет и из-за чьего эгоизма эта дверь захлопнулась. Однако подобные аргументы на Ханса не подействовали.

У меня не было выбора, нужно было ехать в голландскую Каноссу. Сама мысль об этом вызывала у меня неприятное чувство, наша исходная позиция была просто жалкой. Но при этом мне было очевидно: если производство пластинки не продолжится, для нас захлопнется и немецкий рынок, и тогда тема Фалько в целом будет закрыта.

Ханс попытался замотивировать меня весьма необычным образом: «Если у тебя получится, я буду всегда назвать тебя канцлером и больше никогда — Хорстом». Я не нашел в себе сил даже усмехнуться по этому поводу: Ханс и близко не понимал тяжести положения. «Дорогой Ханс, речь не о том, как ты меня называешь, а о том, что у нас есть наполовину готовая пластинка и больше нет песен, нам срочно требуется помощь извне», - попытался я достучаться до него еще раз.

Мой первый звонок голландским братьям нельзя было назвать образцом изящества. Несмотря на вcе произнесенные любезности, мое вторжение оказалось весьма неуклюжим. «Мы лично против тебя ничего не имеем, Хорст, но мы рассчитывали, что Его королевское безумие соизволит позвонить нам лично», - прозвучал ответ из Бларикума.

Он не остановил меня от того, чтобы уже через несколько дней полететь в Амстердам для беседы с Робом и Ферди. Менее чем в ста метрах от их студийного и офисного комплекса обнаружился фантастический индонезийский ресторан, там мы втроем и встретились за ужином. Я тщательно продумал стратегию: общий успех в прошлом — лучшая основа для совместного будущего, никогда не меняй команду, которая выигрывает, кем был бы Ханс без вас и так далее.

Мое выступление не произвело на них впечатления, Роб и Ферди были огорчены тем, что Ханс не счел необходимым явиться лично. Я извинил его затянувшимися проблемами с Изабеллой и его общим состоянием: о нем они имели представление по прошлому опыту, Ханс нередко бывал в подобном расположении духа. Также до них дошла информация о дуэте и об английской версии Emotional, так что они понимали: на большую поддержу от Sire и Warner при выпуске нового альбома рассчитывать не приходится.

«Нам бы требовалась парочка правильных гранат», - сообщил я им, и постепенно мы перешли к обсуждению конкретных вопросов, касающихся дальнейших действий. Прощаясь, мы договорились о том, что они еще раз подумают над ситуацией. Через несколько дней пришел ответ: «Мы закончим работу над пластинкой». К этому прилагалось условие: в качестве синглов выйдут только написанные ими песни. С подобной информацией я полетел в Нью-Йорк к Сеймуру Штайну, чтобы лично выяснить, каковы настроения в Sire и Warner.

Вердикт Сеймура был кратким: если артист упускает возможность записать перспективный символ для англоязычного рыка, он либо сумасшедший, либо ничего не понимает в музыкальном бизнесе. Он выпустил свое раздражение. Это было горьким лекарством. Сегодня очевидно, что катастрофа с Emotional фактически стала поворотным моментом, после которого большая карьера Фалько покатилась под откос. Его отказ вызвал слишком сильную обиду.

Сеймур мастерски обращался с ранимыми душами творческих людей, и во время нашей совместной работы я многому у него научился. Тогда за ужином он высказал мне свою точку зрения: «У каждого артиста в его жизни есть определенный запас креативности. Наша работа — помогать им обходиться с этим творческим потенциалом бережно. То, что вышло из бутылки, снова внутрь на попадет. А когда бутылка пуста, креативность артиста исчерпана». У Фалько креативность утекала из бутылки непрерывно и с огромной скоростью.

После того, как вулкан перестал извергаться огнем и пеплом и осталась лишь легкая зыбь, я постарался выяснить у Сеймура, нет ли у него идей насчет наполовину готовой пластинки, которые могли бы заинтересовать и Штаты. Я встречал мало людей, которые знали бы репертуар так обширно и полно, как Сеймур. И у него нашлось сразу два интересных предложения: исполнение Фалько новой версии старой венской песни Brüderlein и перепевка композиции Do It Again от Steely Dan, написанной Уолтером Беккером и Дональдом Фэйгеном.

Когда я поведал Фалько о Brüderlein, он затянул свою вечную песню об американской безвкусице, но вот при упоминании о Do It Again весь превратился в одно большое ухо. Эта песня была в репертуаре Spinning Wheel, когда он выступал вместе с ними, и теперь он тут же задумался о правильной аранжировке. «Если я сам выступлю в качестве продюсера, это будет большим прорывом», - прикинул он и тут же загорелся идеей. Мои возражения, связанные с тем, что его план нарушит договоренность с Робом и Ферди, он несколько раз проигнорировал: «Вот еще придумал». Его было не переубедить. Роб и Ферди были бы не против сделать ради Сеймура кавер-версию, но только если бы они стали продюсерами. А в картину мира Фалько это не вписывалось. У него были абсолютно иные представления и он даже не задумывался о том, что договоренности с Болландами стоит выполнять. На этой почве зародилась очередная проблема. 1987 год заканчивался так же, как начинался: никакой определенности.

1989 

1990 

1992