Следующим утром я попробовал дозвониться до Михи Гавелки, но линия была мертва, соединение не устанавливалось. Вместо того, чтобы сидеть на интервью и по двадцатому разу слушать те же самые вопросы, я сел в свою машину и поехал в Венис-Бич, где жил Михи. 

Дверь квартиры была опечатана полицией, дверной проем из-за черно-желтых лент походил на бандероль. Я медленно осознал, что что-то произошло, и чем дольше я стоял перед дверью, тем очевиднее понимал, что случилось нечто ужасное. Я позвонил соседям со второго этажа, но там никого не было дома, или же мне просто не захотели открыть. Больше мне повезло на расположенной напротив бензоколонке: приятный мексиканец, который знал Михи, рассказал, что около двух недель целая толпа полицейских штурмовала его квартиру.

Его нашли мертвым, полиция говорила об убийстве, тело вывезли, а потом в СМИ не писали и не говорили об этом случае. Я был настолько ошарашен ужасной новостью, что должен был вернуться в машину и просидеть там какое-то время, чтобы в голове прояснилось. Прощаясь с Михи Гавелкой несколько недель назад, я не мог предчувствовать, что прощаюсь с ним навсегда. И вот теперь я стаю перед его дверью, а он мертв, убит.

Я был в отчаянии и не придумал ничего лучше, кроме как поехать на побережье. Там я, безмолвный и потерянный, ходил взад и вперед. Было абсолютно ясно, как Ханс воспримет подобное известие, и я не мог сейчас об этом думать. Первой ясной мыслью, которая пришла ко мне в голову, был вопрос, что же все-таки произошло. Я судорожно набрал номера нескольких выходцев из Австрии, но это не дало результатов: никто не знал деталей. Еще не совсем в адекватном состоянии я позвонил в Мюнхен нашему адвокату Фреду Майеру, и он дал мне прагматичный совет: отправиться в ближайший полицейский участок и поговорить там с компетентным офицером.

Я быстро отыскал участок, и тамошний служащий поначалу наверняка принял меня за заикающегося идиота: я еще не был в состоянии связно излагать мысли. Когда он наконец воспринял мой рассказ, он абсолютно спокойно позвонил кому-то и отвел меня к очень молчаливому офицеру. В первые пять минут мне казалось, что этот добрый человек считает меня подозреваемым, но, когда я упомянул имя Фалько и ряд деталей, касающихся Гавелки, он наконец соизволил произнести несколько фраз.

Михи Гавелка был зверски убит более чем ста ударами ножа, из его квартиры ничего не пропало. У полицейских не было ни малейших наводок, поэтому они сделали все возможное для того, чтобы о случившемся не узнала пресса. Убийство до сих пор не раскрыто.

Заехав в подземный гараж отеля Sunset Marquis, я не мог заставить себя выйти из машины. Я предчувствовал, что обрушится на меня, когда Ханс узнает эту новость. Я обнаружил его скучающим у бассейна, интервью прошли весьма рутинно, и теперь он хотел немедленно отправиться в ресторан отеля перекусить. Я не испытывал ни малейшего голода, но был рад, что он не спросил меня о Михи.

Ужин прошел в сатирическом ключе: мы попали к чешскому официанту, который по-немецки знал не более пяти слов и на весьма конкретные вопросы по поводу меню, например, каким образом приготовлено блюдо, какой гарнир прилагается, какого размера рыба и так далее он отвечал исключительно «Sehrr gutt!!!».

Это было забавно, но Ханс вскоре заметил, что со мной что-то не так. Он думал, что виноваты проблемы со звукозаписывающей компанией, пока я откровенно не рассказал о том, что произошло. После первого шока и двух двойных виски он все еще был растерян и объят ужасом, но хотя бы воспринял информацию.

К скорби все сильнее примешивался вопрос: что это за страна, где человека запросто могут убить в собственной квартире, что мне здесь делать? Ханс использовал произошедшее, чтобы принять окончательное решение: он никогда не переедет в эту страну. В общем, мои страхи оправдались на сто процентов. Мне было очевидно: Ханс действительно никогда не переедет в Штаты.

За завтраком я заметил, что Ханс испытывает своего рода облегчение: пусть и в таких печальных условиях, но тема переезда наконец была закрыта. Весьма профессионально он завершил все запланированные дела, а я лаконично сообщил нашим американским партнерам о том, что мы возвращаемся в Европу. Во время 11-часового перелета Ханс пил меньше, чем обычно, и сформулировал изречение, которое потом многократно использовал в интервью: «Самое красивое в американском флаге — это красно-бело-красные полосы».

Было бы логичным, если бы в этот момент Ханс напевал про себя «Америку», но в печальные моменты его обычно занимала другая песня с альбома Falco 3 - It’s All Over Now, Baby Blue. 12 лет спустя она будет звучать на его собственных похоронах на венском центральном кладбище.

Ханс в Вене и Гарс-ам-Кампе, своем новом прибежище, отдыхал после перенапряжения и американской трагедии, а я уже через десять дней снова полетел в Нью-Йорк. После того, как сделка с Ричардом Брэнсоном и Virgin сорвалась, а A&M не предложила нам подходящих условий, я решил попытать счастья с Сеймуром Штайном и его компанией Sire.

Я познакомился с Сеймуром Штайном за два года до этого и был поражен, насколько приятным и не пафосным человеком он оказался. Я до сих пор отношу Сеймура к самым влиятельным и успешным фигурам музыкального бизнеса, звание музыкальной легенды он заслужил благодаря артистам, с которыми его лейбл Sire Records заключил контракты. Он снова и снова открывал для американского рынка английских музыкантов и группы и считался в музыкальном мире кем-то вроде свиньи, специализирующейся на поиске трюфелей. Его лейбл Sire, организованный в 1966 году и в 2003 году перешедший под контроль WarnerMusic Group, работал с такими выдающимися артистами, как Focus, Climax Blues Band, Fleetwood Mac, Ramones, Talking Heads, The Pretenders, The Smiths, The Cure, Echo & The Bunnymen, The Cult, The Flamin Groovies, Modern English и, конечно же, Мадонна.

В 1984 году я открыл для себя берлинскую группу Hong Kong Syndikat и заключил с ними контракт от имени Teldec. Коллектив был весьма успешен в Германии, Австрии, Швейцарии, Италии и Франции, Герд Плетц, мозг и движущая сила группы, позже стал важнейшим поставщиком текстов для Фалько. Во время визита в Берлин тогдашнего президента США Рональда Рейгана он отметил цитату «Берлин все же остается Берлином» и сделал на ее основе песню. Когда я дал ее послушать Сеймуру в его лондонском офисе, он тут же загорелся идеей продвигать группу за пределами Европы и подписал с ними договор.

У Сеймура были офисы в Нью-Йорке, Лондоне и Париже, и он мотался по миру без устали. Он все время был словно в бегах: как только застанешь его где-то, ему уже нужно уезжать. Его квартиры в Париже и Лондоне напоминали скорее антикварные лавки: следствие того, что он чаще ночевал в отелях. 

Как-то у гамбургской фирмы WEA Records были затруднения с выпуском альбома Ramones, и он с легкостью передал мне права на него. В 2007 году имя Сеймура снова оказалось на слуху, на этот раз по печальному поводу: его бывшая жена Линда С. Штайн была найдена убитой в свой роскошной нью-йоркской квартире на Пятой авеню. Ранее она работала менеджером Мадонны, Talking Heads и Ramones, а затем сделала блестящую карьеру в качестве агента по недвижимости. Она специализировалась на поп-звездах и голливудских актерах, и список клиентов у нее был не менее впечатляющим, чем у ее бывшего мужа: благодаря ей роскошными апартаментами в Нью-Йорке обзавелись Харрисон Форд, Сильвестр Сталлоне, Элтон Джон, Стинг, Билли Джоэл и Эндрю Ллойд Веббер.

В январе 1986 года мы встретились с Сеймуром в Каннах, и я рассказал ему, что контракт Фалько с A&M подходит к концу. Он тут же предложил сотрудничество за пределами немецкоязычного рынка. И хотя это предложение не было таким роскошным, как то, которое сделал нам Брэнсон и которое мы упустили, но все равно мы были им вполне удовлетворены.

Сделка, условия которой удалось обрисовать к концу дня по итогам долгих переговоров, была достаточно сложно организована и позже оказалась трудно реализуемой: «слишком много чего-либо не хорошо ни для чего». Права в Германии и Швейцарии должны были остаться у Teldec, в Австрии — у Маркуса Шпигеля и его GIG, который в свою очередь также передавал права Teldec. В Америке и Канаде в игру вступала Sire, а в остальном мире права принадлежали связке Sire и Warner Music. 

Я достаточно хорошо помню бесконечные встречи в Нью-Йорке с участием юристов. Джон Истман, брат Линды Маккартни, представлял американцев, Альфред Майер — наши с Фалько интересы, Аксель Мейер-Вёльден действовал от имени остальных сторон. Перед тогдашним шефом Teldec Томасом Штайном стояла непростая задача совместить различные интересы всех присутствовавших, но в итоге он не упустил момент и смог заключить выгодную дня своей фирмы сделку.

Я уверен, что этот договор до сих пор остается самым масштабным из всех, что были заключены с артистами из континентальной Европы — с точки зрения количества страниц и расписанных условий. Первым в рамках новой договоренности должен был выйти альбом Emotional, а затем последовать еще два. Подписи под документом были поставлены только в середине 1987 года, так как его еще долго и тщательно шлифовали юристы.

Параллельно мы мотались в Голландию, чтобы работать с Робом и Ферди Болландами над следующей пластинкой. Между делом Фалько признал, что не только немецко-австрийская, но нидерландско-австрийская дружба, как мы это называли, оказалась весьма плодотворной. Тем не менее он не особенно баловал Роба и Ферди словами благодарности. Он рассматривал их работу как «обычный бизнес», все делали свое дело, не больше и не меньше. Оба брата не жалели времени, чтобы еще лучше подогнать под Фалько свои новые песни.

The Sound of Musik, Emotional, The Star of Moon and Sun и, разумеется, Coming Home, вторая часть Jeanny, делали альбом Emotional сильнейшей музыкальной вещью. Ханс официально привлек Герда Плетца из берлинской группы Hong Kong Syndikat, который и раньше ему помогал, в качестве соавтора текстов, и благодаря этому работа над текстами пошла гораздо легче. Из всех альбомов Фалько Emotional, безусловно, самый однородный, «слушабельный» от начала до конца. Определенно, это связано в том числе с тем, что Фалько дал Болландам свободу, так как у него не было времени постоянно участвовать в процессе, и он знал, что с Робом и Ферди находится в надежных руках. 

В последний день работы над треками, когда Роб и Ферди готовились внести последние правки, в студию зашел Фритс Хиршланд, чтобы попрощаться. Он продал свою часть фирмы братьям и теперь отправлялся в Лондон, желая там выйти на новый уровень в музыкальном бизнесе. Несколько лет после этого мы поддерживали контакт, а потом потеряли друг друга из виду.  

Хотя Фритс Хиршланд не был бы собой, если бы годом позже он не привлек к себе повышенного внимания. Во время отпуска в южноамериканском Суринаме он наладил контакт с мятежниками и примкнул с повстанцам. Он сражался два года под именем комманданте Потлоода плечо к плечу с ними и писал своим родственникам в Германии, что после победы станет министром информации в столице Парамарибо.

Он уже начал писать в джунглях новую конституцию государства Суринам, когда его арестовали правительственные войска. Голландское правительство выкупило его за несколько дней до запланированной казни.  После этого Фритс Хиршланд вернулся в Амстердам. 3 января 1999 года он застрелился в президентском сьюте отеля Amster в голландской столице и был похоронен в родной Гааге.

Проблемы Ханса с противоположным полом и неспособность что-либо изменить в этом плане годами находили отражение в его текстах. Он постоянно писал короткие фрагменты на тему отношений, любви и совместного будущего, но, как в реальной жизни его поползновения в эту сторону не приводили к должным результатам, так и наброски уходили в корзину. Отчасти эти строчки в зашифрованном виде описывали его состояние, представляли собой его внутреннюю инвентаризацию, и он вычеркивал их из своих черновиков на следующем основании: «Если уж я сам себя не понимаю, никто другой меня не поймет».

Песня Emotional стала большим исключением. Обычно у него уходили на это целые дни, а тут он за несколько часов выдал черновой вариант текста. В студии он начал петь фрагмент, который впоследствии стал второй строфой: «Я знаю, что женщина, которая сможет меня вынести, еще не рождена; но я молю тебя: прийди в этот мир!»

Этот текст возник после рождения Катарины Бьянки, в те времена, когда у Фалько, по официальной версии, в семейной жизни все было замечательно. Публичный крик о помощи как стилевой элемент поп-песни? Тогда, во время записи в Голландии, Болланды и все прочие участники процесса были уверены, что это лучший текст Фалько. Я до сих пор разделяю данное убеждение, тем не менее некоторые вещи от этого яснее не становятся.

Текст Emotional всегда вызывал у меня вопросы, и я не мог удержаться от того, чтобы их задать. Когда возникали вопросы по поводу каких-либо текстов, я запускал своеобразный ритуал: «Что нам скажет по этому поводу поэт?» Ханс, как правило, в ответ на это озвучивал свое видение вещей, рассказывал о своих намерениях, о том, что привело его к этому тексту. С  Emotional же все было совсем иначе.

«Текст абсолютно конкретный и не допускает двусмысленного толкования», - заявил он. «Ты демонстрируешь всем, что у тебя есть жена, ребенок, а потом поешь о том, что женщина, которая тебя поймет, должна срочно прийти в этот мир?» - продолжил я. Ответом было молчание, Ханс больше ничего не хотел или не мог сказать на эту тему.

Уже несколько месяцев я по косвенным признакам и намекам замечал: хотя перед СМИ Ханс неизменно представлял свои отношения с Изабеллой и рождение совместного ребенка как большое счастье в своей жизни, на самом деле все уже горело синим пламенем...

Между репетициями перед грядущим туром, записями в студии и промомероприятиями в Америке в июне вклинились съемки фильма на озере Вёртер-Зе, в которых Фалько участвовал вместе с Майком Крюгером и Урселой Монн. Название ленты - «Деньги или печень» - не оставляли сомнения в том, что речь идет не об амбициозном авторском кино, а о том, чтобы заработать на популярности Фалько среди зрителей. Наш юрист Альфред Майер и продюсер Карли Шпийс слепили договор за три дня, и Хансу в целом предстояло 10 съемочных дней. Он называл съемки своим самым высокооплачиваемым отпуском всех времен, а для всех прочих участников это был стресс. На бедном Отто Ретцере, который тогда был руководителем съемок, то есть, по сути, на побегушках, а теперь стал успешным режиссером, лежала задача с утра вовремя привести Фалько на съемки, что было непросто, так как вечерами он зависал в барах на берегу озера. Фалько использовал съемки еще и для того, чтобы перезнакомить свою маму Марию с семьей Изабеллы — матерью, сестрой и братом.

Со мной на съемках присутствовала жена, мы вместе провели несколько волнующих дней. И хотя Ханс всегда иронизировал над «занудами» - над людьми, которые представляли себе благополучие совсем не так, как он, в те времена он сам был большим занудой. Возможно, он пытался воплотить в жизнь свою мечту о большой семье и обилии друзей. Когда я спросил его, что это он вдруг так озаботился данным вопросом, он ответил абсолютно серьезно: «Я хочу, чтобы все получилось хорошо, именно этого я хочу постоянно, но, к сожалению, не всегда так получается».

В те дни я параллельно вел переговоры с мюнхенским режиссером и продюсером Андре Либиком. У него были права на замечательный сценарий, где речь шла о персонаже, способном делать деньги из ничего. Пока его трюки срабатывали, он был большим героем, а когда это больше не действовало, образ становился трагическим. Андре Либик был уверен: главную роль непременно должен сыграть Фалько.

Мы несколько раз общались на эту тему, уже обговорили гонорар и договорились о том, что главная женская роль достанется Урсуле Карвен, однако «Алхимик» так и не был экранизирован, потому что мы не смогли выделить в расписании Ханса три месяца на съемки.

10 августа 1986 года на Соборной площади Зальцбурга состоялся давно запланированный концерт, который наряду с выступлением у венской ратуши стал одним из важнейших выступлений в карьере Фалько. Это было первое выступление поп-музыканта, проходившее на открытом воздухе, в истории зальцбургского фестиваля, и оно началось при гнетущей жаре и закончилось чисто зальцбургским ливнем. 

Однако 20 тысяч фанатов, несмотря на погоду, пребывали в эйфории. Абсолютно сконцентрированный Фалько и вдохновленная публика нашли друг друга: даже сам Ханс, который обычно критически относился к собственным выступлениям, на этот раз был полностью удовлетворен. 

При этом успешные гастроли оставили неприятное послевкусие. Официальные лица после концерта позвали нас поужинать на горе Мёнхсберг. Когда мы приехали, нас ждал злой сюрприз: место было предусмотрено только для Ханса и его окружения, музыканты и техники должны были остаться снаружи. Ханс и я быстро сошлись во мнении, что мы или едим все вместе, или все уходим, он проявил солидарность со своими музыкантами. В итоге мы спустились вниз и спокойно поужинали в отеле.

На время тура у Хансы и Изабеллы выпало очередное расставание, и это обстоятельство не лучшим образом влияло на его душевое состояние. Мы мало это обсуждали, но он определенно хотел бы, чтобы она была рядом, и ежедневно прилагал к этому усилия.

После очень успешного концерта в Больцано 13 августа мы развлекались в баре отеля. Одна из девушек привлекла внимание Ханса, так как она была достаточно похожа на его Беллу. Они активно беседовали в углу у барной стойки, он заказал для себя и непьянеющей дамы бутылку Jack Daniels. При этом он снова и снова указывал на ее грудь.

Мы с моей женой, Джеки Йедлицки и Билли Филановски сидели в другом углу бара и строили планы на следующий день, когда взволнованный Ханс вдруг примчался ко мне. «Мне нужно 1000 шиллингов, быстро», - выпалил он. Я протянул ему банкноту и в удивлении стал наблюдать за тем, что же теперь произойдет. 

Он очень нежно гладил руки дамы и продолжал указывать на ее шикарную грудь. Постепенно до нас дошло, что его привлекла не девушка, а футболка. На груди блестками было вышито: «Белла». Наконец под всеобщее ликование блондинка сняла с себя футболку прямо в баре, а Ханс протянул ей тысячу шиллингов.

Полчаса спустя я обнаружил его в номере, он, несчастный, сидел на кровати, гладил футболку и бормотал: «Все же в заднице, что я вообще делаю?» Когда на следующий день мы с женой и Ханс вместе ехали в Мюнхен, главной темой беседы была Белла и одноименная футболка. Но когда мы въехали на подземную парковку отеля Park Hilton, купленная за тысячу шиллингов вещь так и осталась лежать на заднем сиденье. Когда Марианна напомнила ему: «Не забудь футболку», он бесконечно печально ответил: «Она мне больше не нужна». В Больцано ему запала в душу идея подарить эту футболку Изабелле, но потом ему стало ясно, что вещь, которую носила другая женщина, - не лучший презент.

К планированию большого турне осенью и зимой 1986 года мы подошли очень аккуратно. Как правило, при организации турне стараются за короткий промежуток времени дать как можно больше концертов. Причина лежит на поверхности: каждый день простоя музыкантов, команды, оборудования, транспорта стоит денег. Неудивительно, что международные звезды играют до десяти концертов один за другим, а потом берут один выходной, чтобы всем прийти в себя. В нашем случае все, кто был вовлечен в финансирование тура, с удовольствием поступили бы аналогично, но Фалкьо и наш с ним совместный опыт диктовали другой план. После каждых двух или трех концертов шел день отдыха, и в ходе турне все мы были рады этому обстоятельству.

Фирма Pfeffer und Salz обеспечивала всей команде замечательное питание, а сам Ханс предпочитал проносить в гардеробную китайскую еду. С музыкантами и техниками мы пересекались мало: они перемещались на ночных поездах или автобусах, мы же с Хансом и руководителем турне Джеки Йедлицки — на новеньком лимузине BMW. Так как состояние Ханса снова внушало опасения, мы прихватили с собой доктора Бургхардта, так что мы перемещались между местами выступлений на машине максимально быстро, да еще и под врачебным надзором.

У доктора ежедневно было полно работы, так как Ханс после концертов отнюдь не сразу ложился спать. В ответ на наши советы пойти отдохнуть он отвечал: «И что мне делать в постели? Я все равно не усну», а затем принимался смешивать виски с колой. Неудивительно, что на следующий день он был не в лучшей форме, и ежедневные походы в сауну, которые он сам себе назначил, чтобы быстрее выводить алкоголь, помогали мало.

На концерте в Мюнхене, проходившем 18 октября, Ханса ждал своего рода сюрприз: туда явились Роб и Ферди Болланды со своими женами. Rock Me Amadeus всегда был первым номером. Глаза Ханса сделались очень большими, когда он неожиданно увидел Роба и Ферди прямо у сцены. Они вместе с ним во весь голос пели припев суперхита. Ханс был настолько поражен, что после концерта обнимал их снова и снова.

Вообще интерес коллег к Хансу и его выступлениям был велик: среди посетителей концертов побывали Штефан Реммлер, Брюс Хорнсби, Томас Готтшалк, Петер Маффай, Нена, Рон Уильямс и Герд Плетц, и сама Тина Тернер как зачарованная внимательно наблюдала за впечатляющим шоу Фалько. Сам Ханс радостно принимал свой успех к сведению, но не более того.

После концерта мы собрались в баре отеля Park Hilton: в Мюнхен приехали Сеймур Штайн и прочие боссы, которые решили наконец услышать свою новую звезду вживую и познакомиться с ней. Ханс вел себя очень профессионально во всех отношениях, наши гости были приятно удивлены и не скупились на комплименты.

Ханс открыл для себя легальный допинг, который казаля ему чудо-средством и который он с удовольствием применял и в те дни, когда не было концертов. Ханс узнал о нем в Мюнхене от доктора Бургхарта, когда тот еще работал врачом в отеле Park Hilton. Он стал вдохновленным адептом этой достаточно спорной терапии и так часто, как только было возможно, ложился на кушетку к своему врачу. 

За да часа до выступления у него выкачивали кровь, обогащали озоном и заливали обратно в вены. И все было замечательно, пока перед концертом в Гамбурге доктор не забыл добавить коагулянт. Ценная кровь Сокола загустела в подвешенном стеклянном сосуде, и из-за незапланированной кровопотери артист почувствовал себя очень, очень утомленным. Мы приложили все усилия для того, чтобы Ханс 26 октября все-таки смог выйти на гамбургскую арену Alsterdorfer. Когда концерт начался, никто из зрителей и не догадывался о драме с испорченной кровью и о том, как тяжко далось это выступление, аплодисментам не было конца. 

Все осложнялось еще и тем, что как раз после концерта босс Teldec Томас Штайн запланировал на Репербан* вручение «золота» в честь продажи 250 тысяч экземпляров альбома Emotional. Он отправил за своим артистом Rolls-Royce Silver Shadow II, предоставленный руководством компании, чтобы отвезти его в Ritze** на Репербан, мы с женой тоже участвовали. Петер Флессель из Delice, который этим вечером был распорядителем, припарковал наш лимузин BMW в подземном гараже Ritze и поприветствовал нас на входе. 

Поясню для тех, кто не из Гамбурга: Ritze — местечко, известное до самых окраин Гамбурга, прежде всего тем, что в подвале там находится боксерский клуб с рингом. В буфете с холодными закусками весь гамбургский полусвет вместе с откровенным сбродом поджидали утомленного артиста. Я до сих пор нахожу эту идею поистине оригинальной, и газету Bild она тоже впечатлила, на следующий день издание вышло с заголовком: «Вот это круто — Фалько в Ritze!»

Фалько был в ужасном настроении, он очень устал и хотел только одного — прилечь. Так что, получив благородный металл, он спустился в подвал и больше оттуда не выходил. Томас понял суть сомнительной ситуации, извинился за переутомленного артиста перед гостями и вывел нас в сопровождении нескольких боксеров-тяжеловесов наверх, к ожидавшему «Роллс-Ройсу». Ко всему прочему дождь лил как из ведра.

Уже разнесся слух, что Фалько празднует в Ritze, так что автомобиль был окружен толпой. Хорошо, что у нас было такое внушительное сопровождение. Мы были рады оказаться в салоне автомобиля, где наконец было сухо, и попросили шофера как можно быстрее отвезти нас в отель Renaissance, где мы должны были встретиться с остальной командой. Но когда он повернул ключ зажигания, ничего не произошло — дорогой автомобиль не подавал признаков жизни, он попросту не заводился.

Фанаты злорадно загудели и начали стучать по крыше и в окна. Моя жена и я не смогли удержаться от улыбки, а Фалько, напротив, было не до смеха: он не хотел ни тащиться обратно в Ritze через ряды вопящих поклонников, ни ждать в «Роллс-Ройсе», пока электроника смилостивится над нами. Мобильных телефонов тогда еще не было, так что я помчался в Ritze просить Петера Флесселя пригнать BMW из подземного гаража, чтобы мы могли пересесть в него и благополучно добраться в отель.

Ханс ругался всю дорогу, и ничто не могло его успокоить. Я надеялся спокойно выпить стакан красного вина в баре отеля, но ничего из этого не вышло. Фалько громил свой номер, начав со штор и закончив мягкой мебелью, и лишь на рассвете уснул, полностью обессиленный. 

Новый день начался с уже привычного ритуала, который от частого повторения не становился приятнее. «Хорсти, я себя вчера плохо вел, перед кем я должен измениться?» - Ханс задал свой стандартный вопрос. За годы совместной работы подобные эксцессы перестали меня удивлять, я лишь старался делать так, чтобы информация о них не просачивалась вовне. Поэтому мой ответ звучал еще более рутинно: «Не хуже, чем обычно, только это обойдется несколько дороже». Я приспособился кропотливо записывать нанесенный комнатам ущерб и все сопутствующие убытки, чтобы тут же обговаривать с Хансом сумму, которую ему придется заплатить. Его обычным ответом на мои упреки и выставленные счета стала фраза: «Скажи «да» новому эксцессу».

Несмотря на подобные ночные срывы, тур по Германии можно назвать триумфальным шествием, практически все билеты были распроданы. То, что получали фанаты, свет и звук на сцене и в зале, соответствовало международному формату: шоу готовилось не для Германии, а для всего мира. 

Сотни ламп погружали перед концертом большую сцену в мягкий свет, полупрозрачный занавес из двух частей закрывал масштабную многоэтажную сценическую конструкцию. В задней части сцены находилась рампа, и с обеих сторон к ней вели две зеркально расположенные лестницы. 

Фалько словно из ниоткуда появлялся в середине сцены, луч прожектора следовал за ним, и еще при опущенном полупрозрачном занавесе он исполнял первую композицию - The Star of Moon and Sun. Затем занавес поднимался, и Фалько, одетый в широкий светлый плащ со сверкающей подкладкой, белый костюм, с красным шейным платком, в белой шляпе и темных очках, милостиво принимал сумасшедшие аплодисменты. 

На сцене с ним непрерывно работали восемь музыкантов и две певицы — мы сошлись в том, что Фалько не должен произносить длинных монологов, сосредоточиться нужно на его песнях и ни на чем другом.

За время концерта Фалько переодевался до шести раз, для чего слева от сцены, за занавесом, была организована маленькая гардеробная. Там он менял пропотевшую футболку и пиджак, делал пару лихорадочных затяжек, выпивал пару глотков минеральной воды, а Джеки Йедлицки или персональный ассистент Эдек Бартц вытирал ему пот со лба, после чего Фалько бежал обратно на сцену.

Концерт, запланированный в Старой опере Франкфурта, должны были записывать, чтобы затем показать по телевизору — об этом мы договорились с гессенским телерадио. Для тех, кто находится на сцене, это не особая проблема, а вот ответственным за звук и за свет пришлось потрудиться. Музыкантам нужно было смириться с операторами, которые сновали туда-сюда, осветителям — настроить свет в соответствии с требованием леди и джентльменов с телевидения, а звук пустили двумя потоками — один для посетителей в зале, второй — для записи. 

На всех концертах в Европе мы выставляли дополнительные ограждения перед сценой — всегда на один ряд больше, чем обычно. Это было связано со страхом Фалько перед чужаками на сцене и с его давним кошмаром о том, что его может застрелить один из фанатов. И именно во Франкфурте, перед камерами, случилось то, чего он боялся.

Это было во второй части концерта. Я подошел к краю сцены, чтобы посмотреть, как на нас реагирует публика, в каком она настроении, и вдруг заметил девушку, точнее сказать, валькирию, которая энергично прорывалась вперед. В ней было не меньше 190 сантиметров роста и, пожалуй, ста килограммов веса. При этом с легкостью газели она перемахнула через первое 140-сантиметровое ограждение, а потом через второе и третье. Я не верил своим глазам — столь легко она вспорхнула на край сцены и в полнейшей эйфории понеслась к Хансу. Я понял, к чему это приведет, и закричал рабочим сцены: «Уберите ее, немедленно!», но уже было слишком поздно.

Спортивная фанатка уже раскинула руки, готовясь обнять Фалько, только тут он заметил ее. На его лице отразился чистый ужас. Было очевидно, что в этот момент у него в голове пронеслось: «Она меня прикончит». В последний момент рабочим сцены удалось оттащить даму от Фалько и увести ее со сцены.

Тем же вечером я еще раз просмотрел эту сцену на мониторе, и даже невнимательному зрителю было бы понятно: Фалько испытал смертельный страх. Он мне это подтвердил. Так как франкфуртский концерт записывался, его растерянное лицо можно снова и снова увидеть на телеэкране.

После концерта в Равенсбурге 10 ноября мы полетели на частном самолете в Эссен, где в кинотеатре «Лихтбург» проходила премьера фильма «Деньги или печень», а на следующий день должна была состояться еще одна премьера в Висбадене. В Эссене Ханс с трудом держался на ногах, о себе дали знать накопленный в турне стресс и необходимость принимать решения, от которой он устал, а в Висбадене он вышел на сцену шатаясь и нес какой-то вздор. 

Журналисты не оставили это назамеченным, и тогдашний редактор Bild Михаэль Граэтер на следующий день как следует прошелся по Фалько в своей колонке. В этот момент у дотошных читателей может возникнуть вопрос, как менеджер допустил подобное, почему все зашло настолько далеко. В свое оправдание я могу сказать, что перед премьерой в Висбадене я был близок к тому, чтобы сообщить о «болезни» Фалько и извиниться за его отсутствие, однако Ханс настаивал, что ему нужно явиться на собственную премьеру, и переубедить его было невозможно. К этому стоит добавить скорость, с которой Фалько мог опустошить бутылку виски: половина бутылки за пять минут — таков был его печальный рекорд...

Джеки Йедлицки из концертного агентства Марека Либерберга три месяца вел переговоры с японскими партнерами, прежде чем все было готово к турне по Японии. Крайне удобно и выгодно, когда перед гастролями за рубежом программа уже хорошо обкатана и ты не везешь абсолютно новые номера. Музыканты и команда сработались, нужно меньше репетиций, в процессе ждет меньше неожиданностей. Перед тем, как на другом континенте прозвучит первая нота, нужно как следует подготовить логистику: как мы едем из пункта А в пункт Б, что берем с собой, что можно достать на месте, сколько займет дорога из отеля до места выступления, чем мы будем питаться и еще 150 пунктов, которые нужно прояснить заранее.

Так как тур начинался в Осаке, а Токио с двумя концертами стоял в конце списка, весь наш караван ориентировался на прибытие в Осаку. Туда через Лондон самолетом авиакомпании Cathay Pacific летело техническое оборудование. Из предыдущих визитов в Японию я знал, что там по прибытии все проходят очень строгий контроль, так что провести туда запрещенные предметы и вещества практически невозможно. 

Техническая команда, весьма опытная в перевозке всего чего угодно через границу, прятала стимуляторы различного рода за гигантскими мембранами аудиоколонок, и я поручил им доставить в пункт назначения особый груз для нас с Хансом. В больших японских отелях есть фантастические пекарни, а вот колбасные изделия приходится возить с собой. Поэтому я заранее раздобыл несколько батонов тирольской колбасы, которая Хансу особенно нравилась, провез их через Лондон и торжественно обещал благополучно доставить в Осаку. Эти колбаски могут неделями храниться без холодильника, очень вкусные и представляют собой эффективное средство от тоски по дому.

Это сейчас долететь из Мюнхена или Франкфурта в Токио или Осаку можно прямым рейсом за 12 часов. В 1986-м все было гораздо сложнее: мы встретились во Франкфурте и полетели оттуда в Анкоридж на Аляске. Когда мы приземлились, за бортом нас встретил 35-градусный мороз (дело было в декабре и в 3 часа ночи). После двухчасового ожидания мы полетели в Токио, чтобы там пройти таможенный контроль и уже оттуда лететь в Осаку.

Прежде чем наконец получить багаж в Осаке и встретиться с представителями японской звукозаписывающей компании и организаторами турне, мы провели в дороге более суток. В таких условиях роскошный первый класс кажется не лучше жесткого вагона, наилучшая еда и забота самых очаровательных стюардесс помогают мало: хочется только наконец долететь, выйти на твердую землю и больше никогда не видеть самолетов.

Болтая с командой рейса из Анкориджа в Токио, мы выяснили, что в Осаке расположимся в одном с ними отеле, и договорились провести вечер все вместе после того, как придем в себя. Чтобы как следует подготовиться к к первому концерту, мы прилетели в Осаку за неделю, так что у нас было время акклиматизироваться, а также присмотреться к стране и людям. Хотя обычно у меня не было серьезных проблем с джетлегом, на этот раз прошло два дня, прежде чем организм хотя бы на половину понял, когда надо спать, а когда бодрствовать.

Хансу было не лучше. В первые три дня он не выходил из номера, а на третий на несколько минут спустился в холл, чтобы сфотографироваться там у большой рождественской елки с австрийским послом. Его контакы со внешним миром ограничивались разговорами с обслугой, со мной, заходившим ежедневно, и с его отцом в Австрии. Он находился в фазе отдаления от матери и пытался наладить контакт с отцом, с которым долгое время до этого совсем не общался.

После утомительного перелета вырисовался единственный аргумент, который мог заставить Ханса вернуться к нормальной жизни: это была стюардесса «Люфтганзы», с которой мы подружились во время полета. Это была статная блондинка как раз его типа. Фалько вылез из своего кокона, поприветствовал немецкую девушку в лобби отеля, и мы все вместе поехали в «Немецкий пивной дом» в районе с увеселительными заведениями. 

Нам в голову пришла абсурдная идея вдалеке от родины посетить заведение, где пиво Löwenbräu наливали из бочек, подавали шницели, жаркое из свинины и колбаски, японки в дирндлях* пели йодли о побережье Северного моря, а пьяные японцы валились со стульев. Во всей этой пивной суете дама сердца Ханса сблизилась с другим участником нашей компании, и я заметил в интонациях артиста глубокое разочарование и усиливающуюся агрессию. Ситуация ухудшилась, когда позже в отеле он заметил, что эти двое вместе собрались в номер стюардессы. 

Он коварно вычислил, в какой из комнат остановилась девушка, отыскал ее в лабиринте бесконечных коридоров и стал долбить в дверь, выкрикивая во весь голос: «Выходи, предатель!» Ничто не могло его успокоить. Я был уверен, что парочка устроилась поудобнее, и они скорее притворились бы мертвыми, чем согласились бы вести с Хансом дискуссию.

Тем временем другие постояльцы начали выходить из своих комнат и пытаться как-то повлиять на разбушевавшегося Фалько, однако тот только сильнее входил в раж. Я неоднократно попытался утащить нетрезвого артиста к лифту, но безуспешно. Наконец он попросил у одного из растерянных гостей лист бумаги, написал на нем «предатель», и быстрее, чем мы успели отреагировать, поджег его и подсунул под дверь враждебной комнаты, продолжая в нее барабанить и вопить.

Пожарная сигнализация в отеле оказалась весьма чувствительной, уже через несколько секунд с потолка потекла вода и все мы вымокли до нитки. Мне наконец удалось увести промокшего Ханса в номер, после чего я помчался обратно. Когда я вернулся на подпорченный нами этаж, около двери злосчастного номера стоял швейцарский директор отеля, полуголая парочка и несколько пожарных. Господин из Цюриха оказался очень тактичным и обходительным, я же, стараясь произвести благоприятное впечатление, тут же дал ему расписку с обещанием возместить причиненный ущерб в любом размере.

Ночь была короткой, уже через несколько часов Ханс позвонил мне и задал традиционный вопрос: перед кем он должен извиниться. Позже он насчет ночного события ни словом не обмолвился. Подписывая счет за нанесенный ущерб, он и бровью не повел, ограничившись коротким комментарием: «Дорогое дерьмо». В пересчете на нынешние деньги он заплатил 20 тысяч евро.

Мы заранее договорились о том, что по Японии будем перемещаться на «Синкансэне». Этот удивительные суперскоростной поезд отвез наз из Осаки в Нагою, из Нагои в Фукуоку и оттуда в Токио. Наши японские сопровождающие на каждом вокзале указывали точное место, где мы должны стоять, подъезжавший поезд как по мановению волшебной палочки открывал дверь прямо перед нами, и мы мгновенно оказывались на зарезервированных местах.

Японские партнеры предупредили нас перед первым выступлением, что японская публика на концертах ведет себя более сдержанно и тихо, чем европейская. Поэтому между сценой и залом не было никакого барьера, в метре от края сцены была натянута желтая веревка, напоминавшая электрическое заграждение, отделявшее публику от артиста. Весь зал был заполнен удобными креслами, и во время саундчека я гадал, каким будет настроение зрителей. Нам рассказали, что, будучи очень впечатленными, они могут даже привстать с сидений, а после заключительной композиции — немного похлопать.

Однако с Фалько публика повскакивала после первой песни, и обратно никто уже не сел. Фанаты знали каждую строчку и вдохновенно подпевали. Сначала японцы дисциплинированно держались недалеко от желтой веревки, но постепенно прижались к краю сцены, а люди с задних рядов стали лезть вперед, чтобы получше рассмотреть своего кумира. На сцену летели сотни игрушечных медведей, которых японские работники сцены сметали в угол огромными метлами, а также бесчисленные трусики, новые и поношенные.

Фалько все это воспринимал как фильм, в котором он сам не снимался. После концертов он в состоянии апатии уходил в гардеробную, медленно там переодевался и ехал в отель. Благодарная и вдохновленная публика и не догадывалась о том, что творилось за кулисами и в голове у артиста.

Меня ежедневно преследовало ощущение, что мы можем выжать из публики еще больше восторга, больше аплодисментов, но японские партнеры заверяли меня: подобного воодушевления они еще никогда не видели. Хотя все билеты были распроданы, реакция публики и прессы была сенсационной, Ханс в Японии чувствовал себя нехорошо.

Доктор Бургхарт за два дня до вылета в Японию покинул свой пост, так как его страх полетов оказался сильнее волнения за пациента. Однако Улли нашлась замена: с нами полетел доктор Тсекос из мюнхенской клиники, который тут же завоевал доверие Фалько. Мы с ним по очереди составляли артисту компанию, когда он в этом нуждался. А у Эдека Бартца, который в этом турне был для Ханса одновременно правой и левой рукой, другом и мотиватором, возникла потрясающая идея — порадовать шефа, как он называл Фалько, двумя булочками с той самой «альпинистской» колбасой.

Он раздобыл две вкусных сливочных булки в венской пекарне на углу и масло, что в Японии было весьма непросто, и попросил меня отрезать несколько кусков колбасы. Через пару минут Эдек вернулся разочарованным. «Шеф не хочет есть», - сказал он удрученно. Тем не менее мы с большим аппетитом съели эти булочки.

При выборе фирмы, обеспечивающей питание, мы промахнулись: паста из тунца, рис и цыпленок карри в длительной поездке нам наскучили. При этом каждая попытка во время концерта отправить гонца в «Макдональдс» заканчивалась печально: когда мы возвращались в гардеробную, еда уже оказывалась остывшей, так так живое выступление невозможно спланировать до минуты.

Голод регулярно приводил нас в кварталы красных фонарей тех городов, где мы выступали: многочисленные буфеты там работали и в два часа ночи, так что можно было разжиться чем-нибудь съедобным. Наконец и колбаса утратила для Ханса свой шарм. Он часто заказывал в отеле сендвич, который становился для него своего рода первым завтраком.

Когда как вся команда постепенно открывала для себя очарование Японии, Ханс все сильнее замыкался в себе. После того, как он повадился в Осаке ежедневно опустошать мини-бар, мы дали указание в других отелях вовсе ликвидировать мини-бары из номеров. Однако эта превентивная мера вышла боком. Ханс, заселяясь в свой сьют в Нагое, тут же бросился искать отсутствующий мини-бар. Он быстро раскусил игру, позвонил по телефону и заказал по бутылке «Джонни Уокера» и «Джека Дэниелса» плюс несколько бутылок колы. Он порадовался, что разрушил мои планы, и попросил Джеки и меня не держать его за дурака.

И так продолжалось во всех городах. Нам с Джеки было ясно, что мы балансируем на грани срыва концертов, и один-единственный лишний стакан мог положить всему конец. Ханса не интересовало, в каком городе мы находимся, какая погода снаружи и сколько ехать из отеля до зала. Он сидел, погруженный в свои раздумья, у окна, смотрел на преимущественно серые города и мысленно был где-то далеко от нас. Он отказывался выходить из отеля и вместо этого названивал отцу. В итоге он наговорил на 15 тысяч немецких марок.

В конце турне у нас значились четыре дня в Японии с двумя полностью распроданными концертами. На последний из них, заключительный, обещало приехать руководство нашей звукозаписывающей компании, также ожидались влиятельные немецкие и австрийские журналисты.

Люди из Warner Bros показали себя гостеприимными хозяевами, что неудивительно при доходах на территории Азии, которые им принес Фалько. Золотые и платиновые пластинки в токийский отель к нам привозили дюжинами. Я, к сожалению, не смог уговорить Фалько принять приглашение  Warner и поблагодарить коллег за хорошую работу.

В первый вечер в Токио всю нашу команду пригласили на ужин в китайский ресторан. «Что для вас в Германии итальянцы, то для нас, японцев, китайцы», - так нам объяснили выбор места. На следующий день японские организаторы турне позвали нас есть мраморную говядину, которую так сложно достать за пределами Японии и которая стоит безумно дорого. Порция в ресторане обходится в 200 евро, но этот ни с чем не сравнимый деликатес того стоит. К сожалению, я был вынужден отклонить оба приглашения, так как настроение Ханса становилось все более мрачным, и я предпочел остаться с ним в отеле.

Когда моя жена вернулась с ужина и зашла к нам в номер, он начал во всех деталях рассказывать, как он скучает, и немедленно утонул в сожалениях по поводу того, что он нам обоим испортил вечер. В подобные моменты он чудовищно упивался страданиями, сочувствием самому себе и волнениями насчет того, что же будет с ним в будущем. Затем он очень нерешительно рассказал нам, что страдает из-за расставания с Изабеллой и ребенком. За несколько дней до отъезда в Токио случилась ссора, во время которой Изабелла вместе с дочкой покинули венскую квартиру. Такое происходило уже не раз, и, как правило, в подобных случаях Ханс мчался в Грац, забирал их и отвозил обратно в Вену. Теперь же он сидел в Токио и грустил, а Изабелла в Граце не подходила к телефону.

Ханс отработал свой первый концерт в Токио как обычно, а ко второму, запланированному на 17 декабря, из Европы прибыли журналисты. Они были удивлены, что Ханс не попался им на глаза: обычно принято, что артисты тут же приветствуют журналистов, которые проделали ради них долгий путь. Но с настроением Ханса об этом и думать не приходилось.

Джеки и мы с женой совершили набег на универмаги «Митсукоши» и «Такашимая», а Ханс остался в отеле и общался по телефону с Веной. В храме неподалеку от отеля мы наткнулись на свадьбу, и свадебная процессия вручила нам на память несколько бумажных лент с пожеланиями удачи в будущем. Одну из них мы с женой подарили Хансу, и впервые за всю японскую поездку увидели его расслабленным и радостным. Эту маленькую ленточку из бумаги цвета слоновой кости с красными иероглифами он годами носил с собой и с гордостью мне показывал.

В этот день сел в машину и отправился на концерт совсем другой Фалько. Мы проехали мимо пешеходной зоны шириной в 30 метров, на которой, казалось, собрался миллиард человек, и толпа растянулась более чем на километр. Увиденное вызвало у него жажду действий и почти что воинственность. Кажется, он наконец впервые прочувствовал эти огромные массы людей и осознал, что находится в Японии. «Сегодня я всем надеру задницу!» - подбодрил он себя в черном лимузине, побежал в свою гардеробную и заперся там. На осветителей и звукоинженеров, которые постучались к нему, потому что хотели что-то у него спросить, он наорал, вежливых и тихих японцев это очень удручило. Тем временем за сцену начали прибывать журналисты из Вены и Мюнхена, чтобы лично поприветствовать причину своего далекого путешествия.

Постепенно и мое напряжение достигло высшей точки. Я решил, что если он и на меня накричит, я брошу все и уволюсь. С такими мыслями я постучал к нему в дверь. Однако внутри сидел любезный Ханс — само очарование, как в прежние времена. «Садись, Хорсти, выпьем по стаканчику, как жаль, что мы уже послезавтра улетаем», - проворковал он, продемонстрировав свою самую дружелюбную улыбку. Он наконец заметил, как повлияло его поведение на мое настроение и услышал по моему тону, что я не в лучшем расположении духа.

Так же вежливо и обходительно он встретил своих венских друзей — кого-то обнял, кого-то похлопал по плечу, ничто даже не намекало о мрачной фазе, в которую он погрузился в последние дни. Выйдя чуть позже на сцену, Ханс выполнил обещание, данное в лимузине. Я присутствовал почти на всех его концертах и могу заверить, что с тем, что произошло этим вечером в Токио, не сравнится ни один из них. На сцене стоял полный энергии артист, который завел пять тысяч зрителей с первого же момента. Выглядело так, будто бы после затянувшегося на две недели упадка он хотел показать своим фанатам, своей команде и не в последнюю очередь себе самому, что способен на большее. От депрессии и летаргии не осталось и следа, с легкостью жиголо он носился по сцене, подбадривал музыкантов и не испытывал страха перед возможным выстрелом из зала — это был лучший Фалько, которого я видел. После того, как в зале зажегся свет и поклонники аплодировали еще несколько минут, моей первой мыслью стало: «Нам стоило бы записать сегодняшнее выступление».

Ханс надолго заперся в гардеробной и отклонял все попытки окружающих поздравить его с феноменальным выступлением. «Все окей», - он явно принизил достижения этого вечера и лишь незадолго до своей смерти, когда мы в телефонном разговоре обсуждали прошлое, признал, что концерт в Токио был лучшим в его карьере.

Обратный полет был не таким тяжелым, как предыдущий, если не считать одной проблемы. Во время дозаправки в пакистанском Карачи самолет остановился на взлетно-посадочной полосе, пассажирам нельзя было выходить, вокруг нашего «Макдоннел Дугласа ДС-10» кружили солдаты с винтовками, а затем и поднялись на борт — пугающий сценарий, даже если бы мы раньше переживали подобное. Пока все это происходило, Фалько ворчал без остановки и постоянно тянулся к сигаретам несмотря на полный запрет курения. Несколько раз сигарету изо рта у него извлекала стюардесса, в ответ на что Фалько изощренно ругался (после инцидента в Японии он и без этого не мог сказать ничего хорошего о стюардессах «Люфтганзы»). Лишь после того, как капитан рейса отчитал заядлого курильщика, тот немного успокоился и хотя бы полчаса поспал.

Вторая часть перелета, от Карачи до Мюнхена, стала настоящей пыткой для моих истрепанных нервов. Мы пытались поспать, а Фалько устроил импровизированную репетицию. Почти до самой посадки он пел и параллельно пил. В этот момент я не хотел даже думать о том, что было бы, если бы мы после Японии отправились в тур по США. Звукозаписывающая компания так и не смогла нам внятно ответить, так что мы просто возвращались на родину.

Приближалось Рождество. 1986 год стал для всей нашей команды марафонским: он начался грандиозно и закончился в Токио лучшим концертом Фалько всех времен. Несмотря на это я видел грядущее отнюдь не в радужном свете и опасался того, что всех нас поджидало в будущем. Я взял паузу в несколько дней, чтобы подготовиться к следующей поездке в Нью-Йорк, запланированной на начало января 1987-го.

1993 

1994 

1995 

1996 

1997 

1998 

Эпилог