Предыдущие части:
Договор со звукозаписывающей компанией, часть вторая: Virgin
Мы договорились с людьми из A&M, что окончательно определимся с контрактом во время следующего визита в Лос-Анджелес. Следующая промоушен-сессия в Нью-Йорке, Чикаго и Майами планировалась через месяц, и до этого времени нужно было решить вопрос с договором, а еще лучше — и с переездом. Я стремился рассмотреть предложения как можно большего количества звукозаписывающих компаний, чтобы выбрать лучшее, и в последние недели несколько раз звонил Ричарду Брэнсону, одиозному владельцу фирмы Virgin. Его немецкий представитель Удо Ланге ранее связался со мной и рассказал о большом интересе Ричарда к Фалько. За этим последовало несколько обстоятельных разговоров с шефом Virgin. Здесь действует простое правило: если компания действительно заинтересована в артисте, дела идут быстро. И, наоборот, очень настораживает, это просто катастрофа, когда звукозаписывающие компании сами не знают, чего хотят, действуют под девизом «шаг вперед — два назад», и ничего не происходит.
Разговоры с Ричардом Брэнсоном по телефону привели к тому, что следующим логичным шагом стала личная встреча, он пригласил меня в Лондон. Я остановился в отеле Южного Кенсингтона, всего в нескольких минутах пешком от его дома. Мы заранее договорились, что переговоры будут проходить в атмосфере строжайшей секретности, поэтому наша встреча происходила не в офисе Virgin, а в его личном пристанище.
Я не торопясь прогулялся от отеля до дома семьи Брэнсон, изящного и отнюдь не пафосного кирпичного здания, и позвонил в черную лакированную входную дверь. Мне открыла тогдашняя миссис Брэнсон с малышом на руках, по прихожей на детской машинке наворачивал круги еще один наследник. Тут вышел сам Ричард Брэнсон, улыбаясь, поблагодарил меня за визит и проводил в гостиную. Я был удивлен такой вежливостью и обходительностью.
Ричард тут же перешел к делу, в отличие от других представителей звукозаписывающих компаний, увлекавшихся пустой болтовней. Он рассказал мне с большим воодушевлением о том, что давно стал фанатом Фалько, он следил за ним еще с выхода «Комиссара». Он знал практически все песни с Einzelhaft, Junge Roemer и Falco 3 и был уверен: Фалько станет еще большей звездой мирового уровня в ближайшие годы. Подобной лирики наслушаешься в каждой звукозаписывающей компании, это проявление хорошего тона, однако здесь общие слова подкреплялись конкретными фактами. Удо Ланге предупреждал меня, что его лондонский начальник настроен серьезно — так и было. Ханс должен был за каждый из трех последующих альбома получить эквивалент двух миллионов евро, то есть в сумме шесть миллионов, впридачу к этому обширный бюджет на рекламу, промоушен и прочие бонусы, например полеты первым классом и так далее. Предложение Virgin было оптимальным во всех отношениях, и я был уверен: никто не сможет нам предложить лучшего. В ходе трехчасовой дискуссии мы все разложили по полочкам, и Ричард Брэнсон не скрывал, что он придерживается такого же мнения, что и предыдущие мои собеседники: с прицелом на долгосрочную международную карьеру нужно переезжать из Вены в Штаты.
Перед домом Брэнсонов стоял чудесный Bristol Coupe пятидесятых годов, и мое предчувствие меня не обмануло: это была машина Ричарда. Позже он рассказывал, преисполненный гордостью, что этот автомобиль водил его отец, а потом передал ему. Мы поехали на этой машине в греческую таверну, где провели несколько часов в разговорах о вине, женщинах, музыке и прочем и попрощались, договорившись, что в следующей встрече должен принять участие артист.
Вернувшись в Германию, я рассказал Хансу о нашей беседе, и мы попытались высвободить в его очень плотном календаре день для визита в Лондон. Обсуждая с Хансом предложенные нам роскошные условия, я заметил, что его радость по этому поводу весьма ограниченна. В то время как я испытывал гордость, называя сумму, он лишь изображал заинтересованность, подсчитывая, сколько пластинок придется продать, чтобы отбить такие вложения. Во многих интервью, а также в текстах своих песен Фалько любил сообщать, сколько денег он получает, и о том, что он любит зарабатывать и тратить, цитата про «миллион наличных» была его крылатой фразой.
При этом как человек чувствительный он предчувствовал, какую ответственность, какое давление, связанное с возложенными ожиданиями, он будет испытывать после подписания такого контракта. Нечто подобное уже произошло, когда я сообщил ему радостную новость о том, что Rock Me Amadeus стал первым номером в США. Спонтанная эйфория отступила слишком быстро под натиском мыслей о будущем: кто может поручиться, что я когда-нибудь еще раз займу первое место в Австрии или в США? Смогу ли я оправдать эти ожидания? Что будет, если я больше не возьму эту планку? В такие моменты Ханс также знал, что он может стать жертвой собственной надменности, он прямо-таки предчувствовал, какими будут заголовки в этом случае и о чем будут шептаться в его окружении.
Ни одно вручение наград, ни одно торжество в честь большого успеха не обходилось без подобной самокритики, тяжелых мыслей, они портили ему любой триумф. Получив в Гамбурге свою первую пластику за «Комиссара», он вслух заявил, что она может стать и последней. Эйфория и сомнения у Ханса всегда шли рука об руку, за моментами триумфа следовали дни глубокой подавленности и бездействия. «Я закрываю шторы и не хочу знать, какая погода снаружи», - говорил он мне, и это было знаком, что его не нужно беспокоить новостями и планами на будущее.
И вот когда речь зашла о посещении Ричарда Брэнсона в Лондоне, все эти проблемы вышли на поверхность, словно джинн из бутылки, вырвались на волю сомнения, терзавшие Ханса Хёльцеля и Фалько. Первый назначенный срок мы провалили: по дороге в аэропорт Ханс застрял в пробке и опоздал на самолет. Он позвонил мне из венского аэропорта и застал меня еще в Мюнхене, после чего я договорился о новой дате. Но и в этот раз встрече не суждено было состояться: артист проспал рейс, как он позже признался, это стало следствием бурной ночи. Постепенно тема Virgin начала вызывать у меня изжогу: казалось, такое количество неудач не может быть случайным стечением обстоятельств, но я старался гнать от себя нехорошие предчувствия.
Общаясь с Брэнсоном, по его тону я заметил, что он уже не испытывает былого энтузиазма. Когда босс звукозаписывающей компании хочет вложить в артиста шесть миллионов евро, он не рассчитывает, что тот дважды пропустит рейс в Лондон. Это не очень-то способствует укреплению доверия, хотя у Брэнсона был опыт общения с эксцентричными артистами, так что он мог предчувствовать нечто подобное. Во время переговоров я в красках расписывал профессионализм и надежность Фалько, ибо ничто так не отпугивает, как артисты, на которых нельзя положиться. И вот сейчас, когда я занимался лакировкой действительности с такой активностью, как никогда ранее, и, возможно, в самый важный для карьеры Ханса момент, я столкнулся с печальной реальностью.
Наученный горьким опытом, я решил спланировать нашу поездку иначе. Ханс полетел из Вены в Мюнхен, мы разместились в отеле Park Hilton, поужинали, пропустили по одной в баре, и я проводил его до номера. Мы договорились проснуться в половину восьмого, чтобы спокойно успеть на лондонский рейс, вылетавший в половину одиннадцатого. Когда Ханс на следующее утро в полвосьмого не взял трубку, я сначала предположил, что он, наверное, в душе, или же вообще спустился в лобби отеля — иногда бывало, что он спал беспокойно и просыпался рано. Но в лобби его не было, и к телефону он по-прежнему не подходил. Я попросил на ресепшене, чтобы ему как следует постучали в дверь, а сам тем временем отправился собираться. Но трубку он так и не взял, а дверь была заперта. С нехорошим предчувствием я чуть позже сам начал колотить в дверь его сьюта. Мне было ясно: если мы в очередной раз пропустим встречу с Брэнсоном, сделка будет сорвана.
Других вариантов не было: я попросил администратора гостиницы отпереть дверь. Мои глазам открылась беспорядочная картина: телевизор был включен на полную громкость, на полу стояла маленькая бутылка из-под колы и большая от виски, Фалько лежал на кровати ничком и храпел. Я понял: то ли он выпил не те таблетки, то ли не рассчитал их количество. Это был не первый и, к сожалению, не последний раз, когда он в полной отключке лежал на кровати, не слыша ни телефона, ни стука в дверь.
Усилия, вложенные в длительные переговоры, были перечеркнуты алкоголем и таблетками. Не обошлось и без женщины, как позже признался Ханс. Он не мог уснуть и заказал по телефону бутылку Jack Daniels, а затем полистал свою записную книжку и позвонил знакомой, убедив ее приехать. Вечеринка продолжалась до рассвета: даме нужно было на работу, а Хансу после таблеток наконец захотелось спать.
Редко я бывал настолько зол, как тогда. Его недисциплинированность и наглость разрушили то, над чем я работал неделями. Мне не оставалось ничего другого, кроме как позвонить Ричарду Брэнсону и с многочисленными извинениями отменить встречу. Он отозвал свое предложение и пожелал артисту всяческих успехов в дальнейшей карьере.
Я редко когда испытываю настоящую ярость, но в тот день выписался из отеля и уехал домой, не прощаясь с Хансом, и больше не собирался с ним говорить. Впервые с момента начала совместной работы я почувствовал, что ситуация вышла из-под контроля. Я больше не мог управлять происходящим, а мог только на него реагировать. Впервые я задал себе вопрос: сколько может продолжаться подобное? На сколько хватит моих нервов? Сколько еще он сможет вытворять такое без ущерба для своей карьеры, или в конечном итоге он сам ее разрушит?
Дома в Ингольштадте постоянно звонил телефон, Ханс срочно хотел со мной поговорить. Я велел жене сказать, что меня нет дома, но эти двое знали друг друга настолько хорошо, что он понял: она говорит неправду. Я не хотел ничего обсуждать, ничего знать, я боялся, что наору на него и наговорю таких вещей, о которых потом буду сожалеть.
Проработав долгие помощником Ханса Р. Байерлайна, я узнал многое о психологии и душевной организации артистов. Он всегда придерживался следующего правила: не торопиться, не делать поспешных выводов и тщательно анализировать ситуацию, по возможности без эмоций. Он поступал подобным образом, работая с Удо Юргенсом, Жильбером Беко, Адамо, Александрой и многими другими, и я старался поступать так же со своим протеже: не поддаваться на провокации и не делать ничего, о чем я потом пожалею.
Сутки спустя Ханс стоял у меня под дверью в Ингольштадте и желал объясниться. Я еще не был готов к серьезным дискуссиям, молча слушал и не захотел подать ему руку. Я слушал его извинения и оправдания, отговорки, сомнения в себе, самообман, а также то, как он сочувствовал сам себе, а слышал прежде всего растерянного и безнадежного Ханса, опустошенного артиста, друга, которому было безумно стыдно за свое поведение.
У настоящих друзей обычно бывает так: надо или пожать друг другу руки и забыть о случившимся, или отправиться каждый своей дорогой. Мы в этот день выбрали первый вариант, и я обещал Хансу, что никогда не попрекну его случившимся. Однако я сделал один серьезный вывод: с тех пор в отелях я всегда останавливался в соседней с ним комнате.
Промоушен в Америке
В конце мая в Америке у нас была расписана насыщенная программа, начиная с выступлений на телевидении и общения с журналистами на тему альбома Falco 3 и заканчивая вопросом переезда в Лос-Анджелес. Мы летели из Мюнхена в Нью-Йорк и сами удивлялись тому, насколько плотное расписание нас ожидало. Предложение A&M еще было действительно, но мы не рассматривали его всерьез после того, как Херб Альперт запретил Хансу курить, кроме того, я еще держал в голове цифры от Virgin, и 500 тысяч долларов за три альбома казались теперь жалкой насмешкой. Я не говорил об этом Гилю Фризену явно, однако он наверняка прочел между строк, что, скорее всего, это была наша последняя промопоездка для A&M. Несмотря на это обе стороны стремились выжать из ситуации максимум, то есть, выражаясь профессионально, отработать программу и продать как можно больше пластинок. То, что в A&M на самом деле были на нас злы, мы узнали несколько месяцев спустя, причем прочувствовав это весьма болезненно. В то время как золотую пластинку за Falco 3 нам вручили на гламурной церемонии в нью-йоркской «Студии 54», платиновый трофей бесследно исчез. Роб и Ферди Болланды получили свою награду по почте, а экземпляр Ханса так и не прибыл в Европу. Скорее всего, его просто не отправили.
Утренние новости CBS с Марией Шрайвер
Промоушен-программа в Нью-Йорке была по-настоящему марафонской. Одно из важнейших мероприятий — появление в утренних новостях на канале CBS с Марией Шрайвер, женой Арнольда Шварценеггера, - начиналось очень рано. В студии на Гудзоне мы должны были оказаться уже в половину шестого утра, встать надо было в четыре, собраться бегом, а Ханс накануне плохо спал, ломая голову над тем, какими шутками поразить госпожу Шрайвер и привлечь ее на свою сторону.
В студию мы попали, что удивительно, вовремя, разместились там в комнате ожидания с другими участниками шоу, лакомились рогаликами и обильно потребяли кофе, чтобы не уснуть. Вскоре после нас в комнату вошли трое «цветных». Они выглядели как близнецы: в светло-серых костюмах, белых рубашках, черных галстуках, со стрижкой ёжиком и почти такие же огромные в ширину, как и в высоту. Шеи у них в толщину были, как бедра Герда Мюллера*, и в целом их габариты, особенно в Нью-Йорке и еще и в шесть утра, казались угрожающими.
Только с началом шоу мы узнали, что один из них — боксер-тяжеловес Майк Тайсон, а остальные — его охранники и спарринг-партнеры. Каждый раз, когда Железный Майк начинал говорить, Ханса разбирал безудержный смех. Дело в том, что голос Тайсона совсем на сочетался с его телосложением: он звучал как писклявое сопрано.
Ханс ничего не мог с собой поделать, а между тем три боксера заметили, что именно они стали причиной его хорошего настроения, и их лица помрачнели. А уж когда он, заказывая очередной кофе, скопировал писклявый голос Тайсона, терпение боксера лопнуло. Он встал ровно напротив Ханса, покачал указательным пальцем и провизжал: «Не делай этого!»
Здесь уже я не смог удержаться от смеха. Ситуация была действительно комичной. Однако спарринг-партнерам Тайсона она виделась в ином свете. Они встали рядом со мной, положили свои мощные руки мне на плечи, вдавили меня в стул и покачали своими толстыми указательными пальцами у меня перед носом. Нам не оставалось ничего другого, кроме как попросить у обслуживающего персонала отвести нас в другую комнату ожидания, где мы могли бы беспрепятственно посмеяться от души.
Выступление Фалько у Марии Шрайвер оказалось отнюдь не таким веселым. Он сидел напротив нее в черных кожаных брюках, черной рубашке, пиджаке и в солнечных очках, крутил в руках белый шарик и был весьма нерешителен. Он пытался перевести беседу на тему ее мужа Арнольда Шварценеггера, а она настойчиво хотела выяснить, как он относится к Америке и американцам. А так как Ханс не хотел попасть со своей откровенностью в учебники истории, он отчаянно пустословил. Он крутил в руках свой шарик, который для него в тот момент был центром вселенной, и пытался цинично и надменно отделаться от вопросов хорошо подготовленной госпожи Шрайвер.
Когда мы покинули студию, представители промоушен-отдела A&M встретили нас с кислыми минами. Они представляли эту беседу совсем иначе, впрочем, мы тоже. В лимузине по дороге обратно в гостиницу мы с Хансом обсуждали его выступление, и он обвинял Майка Тайсона в том, что тот сбил его с толку. Все другие мероприятия, в которых участвовал Ханс, прошли с большей теплотой и более привычно: он, подобно цирковому скакуну, безупречно закладывал круги по арене и производил замечательное впечатление.
Полет из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, где у нас было назначено следующее мероприятие, длился пять часов. И эти часы на борту Ханс должен был провести с Майком Тайсоном. Персонал узнал Фалько при посадке и приветствовал соответствующим образом, а он до выхода из самолета передразнивал бокера. Остальные пассажиры так и не поняли, почему мы хохотали до самого приземления.
*немецкий футболист
«Утреннее шоу» и «Чистое золото»
После заселения в отель Sunset Marquis в Беверли-Хиллс мы попытались дозвониться до своего австрийского знакомого Михи Гавелки в Венис-Бич, однако это не увенчалось успехом. Мы посидели у бассейна, поболтали с Дейвом Стюартом и Энни Леннокс из Eurythmics, которые жили поблизости, и достаточно рано отправились спать. На следующий день нам надо было рано вставать, так как важное промомероприятие было назначено на шесть утра.
Это было утреннее шоу KC 7, самой влиятельной радиостанции Лос-Анджелеса. Она начиналось ежедневно в шесть часов и длилось до десяти. Мы должны были быть в Пасадене ровно в семь тридцать. Ханс находился в отличном расположении духа и болтал с диджеем, отвечая то от имени Фалько, то от имени Моцарта. Люди на радиостанции были буквально оглушены потоком шуток и остроумия. Прямо с радиостанции мы должны были ехать в студию Paramount на съемки музыкального шоу Solid Gold.
Всю дорогу Ханс ругался на отсутствие чувства юмора у американцев. И я вынужден с ним согласиться: в ходе недавнего выступления он буквально размазал ведущего.
Гардеробные студии Paramount превосходили своими масштабами все комнаты отдыха, которые мы видели до этого. Площадь в сто квадратных метров, удобная мягкая мебель, обеденный стол, много стульев, две уборных, большая ванная, телевизор, стереоустановка, огромная корзина с фруктами от телекомпании и напитки, которых бы хватило на целую футбольную команду. «Видно, что американцы любят своих артистов», - прокомментировал Ханс. Давно он не чувствовал себя так хорошо.
Когда подошла его очередь, нас отвели в студию, где ведущий в красном костюме всячески старался завести аудиторию Solid Gold. Все действовали очень быстро и профессионально, неудивительно, что при таких темпах до обеда они успевали записать шесть артистов. Зазвучали первые аккорды
Rock Me Amadeus — начиналась съемка первого дубля. И тут мы услышали фразу ведущего: «И вот с нами этот парень из Австралии».
Ведущий в красном костюме был явно доволен своим выступлением, и никто из сотрудников A&M тоже не заметил ошибки, руководству все очень нравилось, все было «easy». После того, как песня закончилась, я подошел к ведущему и сообщил ему, что надо говорить не «Австралия», а «Австрия». Этот тип растерянно посмотрел да меня, кажется, он никогда не слышал об Австрии и подумал, что я над ним издеваюсь. Но я продолжал настаивать, и он обратился за консультацией к руководителю съемок. Посовещавшись некоторое время, они пришли к выводу, что действительно есть такая страна — Австрия.
Начался следующий дубль: аплодисменты ведущему, первые ноты и затем — высказывание: «Он приехал к нам из страны, где родился Гитлер». При слове «Гитлер» представители A&M слегка вздрогнули, а Ханс засунул микрофон в карман брюк и тут же покинул сцену. Я снова подошел к ведущему, но уже без прежней вежливости. Он же был вполне доволен собой и не видел в сравнении с Гитлером ничего зазорного. Я приучил себя в такие моменты высказываться без обиняков и не тратить время на лишние дискуссии.
«Или мы получаем нормального ведущего, или едем обратно в отель. Я хочу поговорить с режиссером!» - потребовал я. Режиссер пришел, но оказалось, что они с ведущим в красном костюме — влюбленная пара, так что пожилой господин, естественно, вступился за своего молодого друга. Мы вернулись в роскошную гардеробную и предъявили ребятам из A&M ультиматум: «Если вы не наведете порядок, мы прекращаем промотур. И не предлагайте нам смириться с этим».
Начались судорожные телефонные звонки, наша гардеробная бурила как улей. Наконец Гиль Фризен, президент A&M, лично сказал свое веское слово продюсеру Solid Gold. Ханса наконец смогли адекватно представить, а сотрудники A&M получили выговор за небрежный подход к работе. Извинились ли перед нами? Не дождетесь!
«Если хочешь хорошо провести время — звони Фалько!»
Вечером в отель Sunset Marquis мы оба вернулись уставшими, однако испытывающими жажду деятельности. День был бесконечно долгим и нервным, планы — обширными, зато дружественными по отношению к артисту: больше никаких интервью в отеле. Зато у бассейна в Sunset Marquis намечалась вечеринка. Отель облюбовали музыкальные звезды и рок-группы, что было связано не столько с его расположением в спокойной части Западного Голливуда, сколько с тем, что в обширном парке, окружающий отель, находились маленькие вилы и студии звукозаписи, что делало его идеальным местом для создания музыки. И еще в этом отеле регулярно проходили вечеринки, как правило, в бассейне, вокруг которого было построено основное здание.
Звезды так и сновали по лобби отеля. Как-то во время завтрака у бассейна мы с Хансом за полчаса заметили Брюса Спрингстена в мотоциклетном костюме, Тома Петти в халате, Джона Бон Джови в плавках и пьяного Оззи Осборна. После стрессовых съемок Solid Gold и перед ужином мы решили прогуляться, нам не очень-то хотелось на вечеринку: высказывание о Гитлере задело Ханса сильнее, чем он показывал. Он в очередной раз укрепился в своем мнении насчет Америки.
Sunset Marquis находился в спокойном квартале между бульварами Сансет и Санта-Моника. Выйдя из отеля, можно было отправиться налево, в гору, или направо, под гору. Мы решили подняться повыше в направлении бульвара Сансет и зайти в отель Hyatt, чтобы там выпить что-нибудь у бассейна, расположенного на крыше. Я давно знал это место: оттуда открывался фантастический вид на весь город, и а с правой стороны были видны холмы Беверли-Хиллс.
В семидесятые годы Hyatt на бульваре Сансет был излюбленным отелем рок-групп. Несколькими годами ранее консьерж мне рассказывал о многочисленных эксцессах, которые здесь происходили. The Who как-то выкинули из окна телевизор, а Дэвид Боуи и Мик Ронсон всего лишь швырялись бутылками от шампанского. Когда мы стояли у входа и, задрав головы, смотрели на окна 17-го этажа, Ханс, наполовину в восхищении, наполовину порицая, произнес: «Выкинуть телевизор с 17-го этажа? Я бы так не смог!» Выпив по стакану и полюбовавшись городом с крыши, мы отправились в Butterfield. Этот ресторан расположился в просторной вилле в стиле мексиканской гасиенды, где в сороковые и пятидесятые годы жил Эррол Флинн*. К ресторану примыкал замечательный внутренний двор. То, что в Butterfield находились исключительно мужские парочки и обслуживали столики только мужчины, мы впервые заметили, только когда расплачивались — мы были слишком увлечены беседой.
Мы медленно шли к Мелроуз авеню и чувствовали себя инопланетянами — в Лос-Анджелесе никто не ходил пешком. Утомленную душу артиста утешило то обстоятельство, что его начали узнавать на улицах — значит, популярность в Штатах достигла должного уровня. Например, водитель такси как-то попросил автограф или группа байкеров остановилась, чтобы сделать Фалько комплимент. На углу Мелроуз и Ла-Цинега мы наткнулись на огромный плакат, подсвеченный сверху. Надпись большими красными буквами на белом фоне гласила: «Если хочешь хорошо провести время — звони FALCO: 1-800-841-1223».
В последний визит в Штаты мы уже несколько раз проезжали мимо подобных плакатов, но близи оказались впервые, и теперь стояли, запрокинув головы. Ханс не смог скрыть гордости и произнес значительно: «Нужно показать это в Вене, пусть знают, что такое успех в Америке». При наборе номера проигрывалась одна из песен Фалько с приветствием от артиста. Люди из промоотдела A&M рассказали нам позднее, что ежедневно в одном только Лос-Анджелесе на горячую линию звонило до 40 тысяч человек.
По пути обратно в отель я постарался использовать момент и поднял тему переезда. Я посчитал, что сейчас самое время: Хансу было хорошо, по своим меркам он выпил совсем мало, он с оптимизмом работал и испытывал жажду деятельности. И, в общем-то, я оказался прав: он отреагировал позитивно и открыто. Мы договорились о том, что в ближайшие дни встретимся с Михи Гавелкой и проведем с ним «атмосферную» беседу. В тот момент мне казалось, что Ханс сможет вписаться в этот город, да и я тоже.
В Sunset Marquis вечеринка была в полном разгаре. У бассейна сидел Дэйв Стюарт в плавках и заигрывал с неизвестной красоткой, вся его спина была покрыта красными полосами. Ханс со знанием дела тут же идентифицировал следы от женских ноготков и поздравил Дэйва без тени зависти. Однако уже через секунду все резко изменилось: от его внутреннего спокойствия не осталось и следа. Внезапно он задумался о своей беспорядочной личной жизни с неясными перспективами, о своих сложных отношениях с Изабеллой: с ней у него не особенно складывалось, а без нее было плохо. Вся его внутрення боль вышла на поверхность, и со спокойным вечером было покончено: он заказывал один напиток за другим.
Когда я позже посетил Ханса в его комнате, он сидел абсолютно потерянный на кровати, сожалея о состоянии, в котором находилась его личная жизнь. Он был настолько обессилен, что ему даже не приходило в голову выпить что-нибудь еще. Ему не хватало Изабеллы, но у него не было и тени идеи, как наладить свою частную жизнь.
*голливудский актер австралийского происхождения (1909-1959)
Музыка:
