Предисловие  

1981  

1982  

1983  

1984  

Находясь дома в Инольштадте, я получил рождественский привет из голландского Хилверсума от музыкального деятеля Фритса Хиршланда. К посланию прилагалась кассета с произведениями голландцев братьев Болландов. С Фритсом я познакомился за несколько лет до этого на музыкальной ярмарке Midem, ежегодно проходящей в Каннах. Когда-то там заключались крупные сделки, а теперь она стала просто PR-площадкой.

Фритс как-то прикольнулся, проскакав по фойе каннского отеля Carlton на белом коне. Я до сих пор не могу понять, как ему удалось протолкнуть лошадь в дверь, но Фритс всегда умел удивлять. В красном бархатном костюме и сидя верхом на лошади он поприветствовал многочисленных друзей и пригласил всех выпить в бар отеля Martinez.

Там, где почти каждый день вечеринки длились до рассвета, заключалось множество сенсационных сделок. С Midem обычно возвращались с целыми коробками новой музыки, вдохновленными обещаниями продюсеров со всего мира и с полностью изменившимся представлением о том, какие условия должны содержать контракты.

Я знаю коллег, которые после Midem выбрасывали привезенную оттуда музыку, так и не послушав, и не несли в результате этого ни малейших убытков. Но я всегда был и до сих пор остаюсь более обязательным. Неважно, что говорят другие, я стараюсь все прослушать сам и составить собственное мнение. Такое упорство приносит плоды, например, почти двадцатью годами позже она привела к успеху с командой No Angels. В общем, это необходимо, чтобы найти иголку в стоге сена, то есть откопать хит в куче мусора. 

В первые дни января 1985 года я тоже слушал некоторые записи, и именно кассета Фритса меня зацепила. Композиции Роба и Ферди Болландов были прекрасно сработаны — отличные мелодии, крутые песни, которые могли бы быть написаны, например, в Лондоне или Лос-Анджелесе. Я подписал Болландов для Telcdec еще два года назад, но в то время рынок не поддержал моего воодушевления по их поводу. Однако о том, сколь высоклассными композиторами были Роб и Ферди, можно судить по тому, каким огромным хитом через несколько лет станет их старая песня In the Army now в исполнении британской рок-группы Status Quo. 

Рождественское поздравление Фритса Хиршланда и новые песни Болландов погрузили меня в раздумья. Внезапно в мою голову пришла абсурдная идея соединить болландовское звучание с «венским стёбом» Фалько. Могла получиться чертовски успешная смесь!

Я слушал пленку снова и снова. В нашем бизнесе бывает так, что порой песню приходится прослушать не один раз, чтобы разглядеть в гадком утенке прекрасного лебедя. Сейчас был не тот случай. Тем не менее с каждым прослушиванием я укреплялся в уверенности, что Голландия и Австрия отлично сработаются. Для подобных предположений не было никаких логических оснований, просто я это чувствовал. Вроде бы, думать в этом направлении было в корне ошибочно, логичнее было бы найти авторитетных продюсеров и сдать им Фалько. Мне было абсолютно ясно, что это поставило бы под удар его оригинальность и идентичность, проявившиеся на Einzelhaft и получившие развитие на Junge Roemer. А вот с Болландами бы такого не произошло. 

Осторожно сформулировав свою идею и озвучив ее, в ответ я получил несогласное покачивание головой. Даже Маркус Шпигель, с которым мы раньше всегда сходились во мнении, теперь отказывался меня понимать: «Да ты гонишь! Ханси в Голландии — нас все засмеют!»

На меня это, впрочем, не произвело впечатления, зато здорово раззадорило. Я позвонил Фритсу Хиршланду в офис его фирмы F.F.R. в Хилверсуме и поблагодарил его за рождественское поздравление. Мы с ним были знакомы довольно близко и в предыдущие годы обнаружили ряд совместных интересов: шампанское, вина из Бордо, ретромобили, Лондон и Кит Харинг*. Как-то за совместным распитием красного вина он поведал мне историю своей семьи — она происходила из Эссена, где Хиршу сейчас принадлежит недвижимость. История была трагической: нацисты не только арестовали имущество семьи евреев-банкиров, но и убили их всех, единственной выжившей оказалась мать Фритса. Я заметил, что он затаил обиду на Германию и Австрию, это проскакивало и тут, и там, и к «милости позднего рождения»**он относился скептически. Мы вели с ним напряженные и непростые дискуссии на эту тему, что не помешало нам уважительно относиться друг к другу и стать друзьями.

Благодаря последнему обстоятельству мне было проще осторожно перейти к вопросу, из-за которого я звонил, а именно видит ли он Роба и Ферди Болландов в роли продюсеров Фалько. К моей большой радости, он их очень даже видел. Правда, Фритс тут же озвучил одно условие: если мы совместно облажаемся, я выставлю бутылку Pétrus*** 1970 года, а если добьемся успеха, он привезет бутылку благословенного вина в Ингольштадт. Эту бутылку я до сих пор храню в своем винном погребе. 

Несмотря на весь негатив в отношении моей задумки, в феврале 1985 года я провел много времени в Хилверсуме, обсуждая с Фритсем все потенциальные возможности сотрудничества. Мне нужно было ближе познакомиться с Робом и Ферди, лучше прочувствовать обоих братьев. Нужно было понять, подойдет ли Фалько, человеку не всегда беспроблемному, их видение музыки. Хотя я в свое время подписал Роба и Ферди для Teldec, до сих пор я работал только с Фритсем, и вот наконец пришло время узнать лично этих двоих, на которых я возлагал столько надежд.

С детсадовского возраста они настроились на то, чтобы добиться в Голландии большого успеха. Из отец был инженером по горным работам, и вместе они объездили весь мир, от Южной Африки до баварского Пенцберга. И, что оказалось для меня преимуществом, хорошо говорили по-немецки. При работе в студии, правда, использовался английский, и все равно немецкий был очень полезен, когда мы обсуждали нюансы.

В тот момент Роб и Ферди были заинтересованы во всем, что могло бы помочь их собственной карьере, однако идея писать для Фалько их не вдохновила. Они не повскакивали со стульев от воодушевления, но тем не менее оценили возможности, которые могли перед ними открыться. Им было ясно: у Фалько уже был успех на международном уровне, на который хотели прорваться и они, и классический эффект синергии, можно сказать, поджидал за воротами.

После разговора, затянувшегося на всю ночь, во время которого мы прослушали множество музыкальных фрагментов (и я не стал утаивать правду об острых углах своего подопечного), я почувствовал: это оно, решение наших проблем, музыкальное будущее Фалько. Меня позже не раз спрашивали, почему я был так уверен, что Болланды станут для Фалько подходящими продюсерами. И до сих пор у меня только один ответ: я положился на свое чутье.

У меня не было никаких рациональных аргументов, просто я чувствовал это нутром. И это не было связано с тем, что мы находились под давлением и должны были срочно что-то сделать — просто если бы такой уверенности не возникло, я следующим же рейсом вернулся бы в Мюнхен и продолжил поиск продюсеров. Мое предчувствие укрепилось благодаря тому, что с первого момента беседы между нами установилась симпатия, мы одинаково понимали звучание и мелодику, нам не приходилось тратить усилия на то, чтобы объяснять это друг другу.

Вместе с Фритсем мы шаг за шагом проработали условия сотрудничества. Роб и Ферди тогда вместе с Фритсем работали в компании F.F.R. Productions, Фритс Хиршланд был начальником. С Робом и Ферди я обсуждал креативную сторону — проработав с Фалько над двумя альбомами, я прекрасно изучил его музыкальные пристрастия и антипатии. Голландская сторона вскоре осознала, что мы находились в глубокой обороне и наше пространство для маневра было весьма скромным.

Болланды без особой эйфории отнеслись к моей идее написать для Фалько некоторое количество песен с набросками текстов и проработанной музыкой. Они сами хотели бы, как я узнал от них позже, предложить уже готовые, но ранее не обнародованные песни. Но Болланды оказались достаточно восприимчивы и чутки для того, чтобы из моего рассказа о Хансе догадаться, в каком состоянии он находится и насколько сложной может оказаться задача донести готовые голландские идеи до его измотанной австрийской души.

Очевидно, что наиболее сложная часть нового начинания была впереди . Теперь я должен был убедить Ханса в том, что его музыкальное будущее находилось в Голландии. Он как раз вернулся из отпуска в Таиланде, так что я полетел в Вену. По телефону он мне говорил, что связывает свое музыкальное будущее с американскими или английскими продюсерами. «С европейским вариантом я не продвинусь вперед», - сообщал он из Таиланда.

Мы договорились поужинать в Salzamt. И вот, едва появившись передо мной, загоревший и отдохнувший, он ошарашил меня вопросом: «Что дальше, кто мой следующий продюсер?» Стоит отметить, что, обсуждая что-либо, мы всегда высказывались прямо, без обиняков и излишнего политеса. Речь шла о работе, о фактах, о сущности. 

Когда речь заходила о пограничных темах или о том, насчет чего мы имели разное мнение, Ханс нередко задавал вопрос: «Ты сейчас говоришь как мой менеджер или как мой друг?» За долгие годы сотрудничества это превратилось в неизменный ритуал, особенно если мы обсуждали алкоголь или наркотики.

Когда я этим вечером после длительного монолога подошел к «голландскому решению», он быстро внес свой вердикт: глупее глупого. С голландцами, этими сырокатателями? Чушь, безумная идея. Кратким и емким высказыванием Ханс не оставил камня на камне от моей тщательно подготовленной операции «Хилверсум», так что я на какое-то время отказался от попыток объяснить предпосылки моего решения. Он был разозлен и разочарован тем, что за время его долгого отсутствия я не придумал ничего лучше, чем обратиться к двоим никому не известным типам из Голландии.

У Ханса был совсем другой план: несколько месяцев назад на съемке телепрограммы в Дортмунде он познакомился с Риком Окасеком из группы The Cars и в последующие недели много слушал их новый альбом. Его абсолютным фаворитом стала композиция Looking for Love, и во время отдыха в Таиланде к нему пришла идея на ее основе записать песню Munich Girls и выпустить ее на рынок как следующий сингл. 

«Ханс, она никогда не станет хитом, выбрось это из головы», - была моя первая реакция. Песня показалась мне милой — классический би-сайд, но это был отнюдь не убойный хит, с которым Фалько мог бы снова прогреметь на весь мир. После долгой беседы о продюсерах, специфической ситуации, в которой находился «проект Фалько», и большого количества красного вина мы с Хансом с трудом пришли к шаткому компромиссу: Болланды должны спродюсировать Munich Girls и параллельно предложить свою собственную композицию.

Мой расчет был простым: Роб и Ферди наверняка выложили бы на стол композицию более сильную, чем Munich Girls, и Хансу стало бы ясно, к какому крупному калибру принадлежит голландская парочка.

«Я ни разу в жизни не был в Голландии, что там вообще можно сделать, в такой плоской стране», - рассуждал он. «Тебе нужно съездить и посмотреть, - предложил я. - Если тебе совсем не понравится, мы вернемся домой и обо всем забудем».

Теперь нам было необходимо ехать в Голландию, так как Фритс Хиршланд и Болланды поставили следующее условие: им нужно было познакомиться с артистом, прежде чем браться за работу. Моему расчету оперативно получить от Болландов песню не суждено было осуществиться, нужно было ехать.

Мы с Хансом пересеклись в амстердамском аэропорту Схипхол, он прилетел из Вены, я из Гамбурга. Когда я встретил его у гейта, стало очевидно — то ли перед полетом, то ли в процессе он здорово провел время со соим другом Джеком Дэниелсом. Я уже плюнул на то, чтобы повторять ему: на важные встречи стоило бы являться хотя бы относительно трезвым. С Хансом это все равно не работало, скорее он даже поступал наоборот из жажды противоречия. Тем не менее я разозлился, когда, обнимая его при встрече, почувствовал, как от него несет. Я высказал ему упрек. Хотя Фритс, Роб и Ферди были в курсе ситуации. 

Меня волновало прежде всего то, что нужно вести серьезную дискуссию, а с каждым лишним выпитым стаканом возрастала опасность, что Ханс превратится из доктора Джекилла в мистера Хайда. Переход границы происходил плавно и всегда был непредсказуемым.

Мы договорились с Фритсем, что он встретит нас у пункта таможенного досмотра и отвезет в резиденцию в Винкевеене, где будут ждать Роб и Ферди. В предыдущем месяце мы с ними там уже встречались. Это был хороший небольшой загородный отель с двухэтажными сьютами, обилием воды, садом, фантастическим рестораном, и от аэропорта до него было всего полчаса.

Фритс ждал нас в оговоренном месте, и одет он был весьма экстравагантно: один красный носок, один синий, цветастая рубашка и светлый костюм. Он приехал на своем Austin Mini, которым безумно гордился: это был единственный  Mini в Бенилюксе, который ездил на газе. На практике это означало: никакого багажника, все вещи с собой в салон. Фритс рулил малюткой, как заправский гонщик, Ханс сидел с ним рядом и без умолку болтал о плоской Голландии и о неудобствах, связанных с необходимостью мотаться к голландцам — лучше бы они назначили встречу в Вене. 

Всю дорогу я пытался унять этот словесный поток и заставить Ханса сменить тему, но, к сожалению, безуспешно. Не слишком хорошая тактика для знакомства, но я заранее предупредил Фритса о некоторых особенностях, так что он не был ни удивлен, ни задет. Он пропускал все мимо ушей и тихонько посвистывал.

Встреча с Робом и Ферди Болландами прошла прохладно, но профессионально. Ханс с подсознательным раздражением рассказывал о ярмарке тщеславия и о теневой стороне большого успеха, а представители  F.F.R. учтиво молчали и надеялись перевести беседу на тему потенциального сотрудничества. Потом Ханс попытался впечатлить Болландов своими Munich Girls, но реакция оказалась скудной. Ферди самоуверенно заявил: «Мы напишем песни и получше, если дойдет до дела», что Ханс громко поставил под сомнение. 

После обильного ужина, во время которого Ханс вздремнул, мы пришли к следующему соглашению: Роб и Ферди продюсируют три песни:  Munich

Girls и две собственных. Демо-версии должны быть готовы в течение двух недель. И пока Ханс храпел у стола, оба брата качали головами: «Ты нам, конечно, кое-что рассказывал, но на такое мы не рассчитывали».

Я был измотан: собрав за столом обе стороны, я чувствовал себя ведущим, которого никто не слушает. Я все время будил Ханса, он отстаивал Munich Girls как свой будущий суперхит, Болланды закатывали глаза, и в воздухе висел упрек: за что нам это?! Когда мы с Хансом следующим утром ехали в аэропорт Схипхол, он выдал мрачное пророчество: «Ничего с голландцами не выйдет, забудь об этом и придумывай что-нибудь новое».

Редко я так ждал демо-кассету. С Фритсем мы договорились, что сначала он отправит запись мне, как своего рода дегустатору, а уже потом я передам ее в Вену. Ровно через две недели почта прибыла. Я распечатал конверт, даже не стал читать вложенное письмо, а сразу поставил кассету в магнитофон. Болланды прислали пять песен: Jeanny, Vienna Calling‚ Automobil, Männer des Westens и Amadeus. После первого же прослушивания мне стало ясно: здесь были будущие хиты Фалько, это было ровно то, чего я ожидал и на что надеялся. В этот момент я впервые почувствовал уверенность: все признаки хита налицо!

Болланды прекрасно подстроились под Ханса, они написали музыку и тексты, оптимально ему подходящие. Полный вдохновения, я отправил копию в Вену и решил поделиться своими эмоциями по телефону. Но Ханса это не особенно заинтересовало: в эти дни он зависал у женщин легкого поведения с Венского пояса.

Наконец вернувшись из загула и прослушав пленку, он высказал свое мнение без лишних церемоний:  «Тепловатый сыр из Голландии». «Болланд и Болланд из Голландии делают то, что им вздумается, а не то, что они должны», - высказался он в стихах*. Тогда я и предположить не мог, что эта фраза будет преследовать меня и годы спустя.

В 1985 году вышел фильм Милоша Формана «Амадей», побивший кассовые рекорды и собравший восемь «Оскаров». Ханс бы сам никогда не пришел к подобной идее — на волне популярности фильма записать песню о Моцарте, который, кстати сказать, был выходцем из Зальцбурга. После первого прослушивания он ворчал по поводу поверхностности голландцев, которые его — выходца из Вены — выставили как клон Моцарта. 

Он воспринял «Амадеуса» следующим образом: выступать с этой песней в Вене он бы не хотел, так как не желал позиционировать себя как неоригинальную поп-звезду, но при этом чувствовал, что остальному миру песня должна понравиться. В ходе длительного телефонного разговора мы пришли к компромиссу: во время первой сессии в Голландии мы записываем три композиции - Munich Girls, Männer des Westens и Amadeus. Фалько решил использовать фрагменты текстов, присланных Болландами, и дополнить их собственными идеями.

Чуть позже мы начали нашу первую совместную сессию звукозаписи. Перед тем, как создать в Бларикюме собственный студийный комплекс, они работали Bullet Sound Studio Виллема ван Коотена. Виллем благодаря своему пиратскому радио Caroline и проекту Stars on 45 стал богатым человеком и обзавелся фантастической студией за городом. Единственный недостаток: она находилась посреди голландской низменности в местечке с многообещающим названием Недерхорст-ден-Берг. Населенный пункт состоял из двух крестьянских дворов и студии, и до ближайшего места, населенного людьми, на такси было ехать минут 15 — нереальное для Голландии расстояние.

Мы с Хансом снова поселились в резиденции в Винкевеене, наши сьюты находились по соседству друг от друга, и мы делили общую террасу. В Схипхоле Ханс прикупил себе Walkman, чтобы быстрее свыкнуться с фонограммой. Мы договорились о том, чтобы ежедневно начинать работу в 13 часов. По пути в  студию Ханс мне заявил: «Я не буду сейчас петь эту туфту про Амадея, иначе, если это выпустят, я в Вене и на улицу не высунусь. Ты что, не видишь, насколько с этими голландцами все мимо?» В такие моменты с Хансом можно было продолжать работу, исключительно руководствуясь принципом «Я в танке». Иначе говоря: я это просто проигнорировал, я ничего не услышал. Тем не менее внутри меня кипела такая злость, по-хорошему нужно было наорать на него и выйти из такси. Я заставил себя сохранять спокойствие. И пока Ханс возмущался, я считал коров, мимо которых мы проезжали. 

То же, что он недавно сказал мне, он вместо приветствия вывалил Робу и Ферди, которые, как было оговорено, активно работали над музыкой к «Амадеусу». «Давайте начнем с Munich Girls, би- и си-сайды можно записать и потом, а вот хит нам необходим», - заявил он. В этот и во многие другие подобные моменты, когда Ханс пытался перекраивать планы и качать права, я стискивал зубы и следовал девизу: «Не дергайся, сохраняй спокойствие, соглашайся, но добейся своей цели».

Хорошо, что я подготовил Фритса Хиршланда, Роба и Ферди ко всем возможным неожиданностям. Они заставили себя выслушать весь негатив Фалько по поводу «Амадеуса», убрали заготовленные записи и начали с любимицы Фалько.

Текст для Munich Girls Ханс написал относительно быстро, отразив в нем свои многочисленные похождения в мюнхенском отеле Park Hilton и приключения с местными блондинками. Болланды неохотно начали записывать эту композицию, Ханс старался изо всех сил, однако все равно вещь звучала «плоско», и только самому Хансу казалось, что это большой хит. 

Наконец мы поехали обратно в отель, Ханс — в эйфории, а я абсолютно деморализованный, но с крохотной долей надежды на то, что мы все-таки как-нибудь со всем этим справимся. Я знал Ханса достаточно хорошо для того, чтобы понимать: давить на него бесполезно, нужно ждать подходящего момента. Он долго сидел на террасе и прокручивал свой «хит», а я незадолго до шести утра попрощался с ним и отправился поспать несколько часов.

На следующий день мы начали с Männer des Westens и к наступлению темноты запись была готова. Тем временем Болланды уже полностью подготовили «Амадеуса»: со всеми эффектами и напетый Робом даже без голоса Фалько он звучал сенсационно. Без предупреждения Болланды врубили его на полную громкость, и, мне кажется, именно в этот момент Ханс впервые осознал, какой грандиозный плацдарм для него подготовили. Он замер и слушал максимально сконцентрированно — так, что даже забыл о сигарете в своей руке.

Настал тот самый момент, в который он мог запросто сказать Болландам: «Это действительно вещь, но я, как выходец из Вены, не хочу изображать Моцарта. Это противоречит моим принципам». Нет, Ханс ничего не сказал ни Болландам, ни мне. Он что-то пробубнил и замял тему. Но по пути в отель он снова начал сетовать: «Нет, это для меня слишком пошло, я не буду в этом участвовать, люди меня примут за осквернителя трупов, если я такое спою».

Я пытался разъяснить ему потенциал этой песни и часами на разный манер уговаривал его: «С этой песней ты мог бы добиться за рубежом большего успеха, чем в Германии и Австрии». Наконец мы пришли к компромиссу: ради меня он споет «Амадеуса», если ему не понравится результат, мы выкинем его в помойку и больше ни слова о нем не скажем. Он явно дал знать, что мне не удалось его переубедить, просто у него больше не было желания продолжать эту затянувшуюся дискуссию.

На следующий день Ханс ждал в салоне автомобиля на своем месте. Когда мы приехали в студию и звукооператор нажал кнопку «Идет запись», мы не поверили своим ушам. Ханс неожиданно заорал в микрофон: «Я пою эту песню с огромным сопротивлением и под давлением своего менеджера!» В первый момент я отнесся к этому как к шутке, но выражение его лица и тон не оставляли сомнения: это была горькая правда. Тем не менее он профессионально спел куплеты и часть припева. Он внес в текст небольшие, но принципиальные изменения. Таким образом из демо «Амадеуса» получился настоящий «Амадеус».

Получившаяся запись ни у кого, кроме Ханса, не вызывала сомнений в том, что вот он, тот самый хит, который срочно необходим Фалько. Слышалась и чувствовалась та магия, которая со времен «Комиссара» куда-то затерялась. Только Фалько мог с чувством и твердостью пригвозить этот текст к фонограмме, песня и певец буквально слились воедино в безупречном синтезе. Все звучало так гармонично, будто он сам написал каждую ноту и каждое слово в своей студии на Шоттенфельдгассе. Это был тот самый момент, когда возникло понятие «Фальконизация», и, кажется, первым его употребил Ферди. Имелось в виду, что изменения, внесенные Хансом в текст, сделали из демо-версии идеальную композицию для Фалько.

При огромной поддержке коньяка и виски Ханс довел работу надо всеми композициями до конца. Затем он попрощался с Болландами и последним рейсом полетел в Вену, а я тем временем с «сырыми» записями в багаже отправился в Гамбург в надежде вызвать в Teldec большое воодушевление. К моему большому разочарованию первая реакция оказалась отнюдь не такой.

Отдел продаж предположил, что мы не сможем продать больше 10 тысяч экземпляров, провал Junge Roemer не давал о себе забыть. Но это меня сильно не расстроило, так как я был абсолютно уверен, что у меня в кармане будущий гигантский хит.

Реакция в GIG Records, австрийской звукозаписывающей компании, работающей с Фалько, поначалу тоже была скептической и осторожной.  Маркусу Шпигелю, основателю и руководителю GIG, фирмы, с которой Фалько заключил свой первый контракт, «Амадеус» не особенно понравился, но он сразу понял сущность трека. Он поручил Ханнесу Россахеру и Руди Долецалю снять видео для Rock Me Amadeus. Эти двое снимали видео для  Junge Roemer и к тому времени уже стали большими шишками в этой сфере.

Результат был оптимальным: Ханс в образе Амадея, Ханс в смокинге от Хельмута Ланга выпрыгивает из кареты, Шварценбергский дворец в качестве декораций — все это как ничто другое подходило к музыкальному ряду. Руди и Ханнес потом снимали все видео для Ханса за исключением Vienna Calling, но Rock Me Amadeus определенно была их лучшей совместной работой. Насколько Ханс был недовольным при записи песни в Голландии, настолько же расслабленным и готовым к сотрудничеству он был на съемках видео.

Возможно, все они чувствовали, какая ответственность на них лежала, пусть никто этого не озвучивал, но сценарий был ясен: если со следующим релизом Фалько выйдет прокол, короткая карьера Ханса Хёльцеля будет закончена. «Многие начинали, как орлы, а закончили, как курицы в супе», - намекнул мне в те дни венский журналист Петер Леопольд, который, к сожалению, очень рано умер.

Когда Ханс увидел готовое видео, ему стало ясно: это его хит, в котором он так нуждался, хит, который даст огромный толчок дальнейшему развитию его карьеры. Иконографическая стилизация в клипе стала важнейшей частью общей картины и должна была внести огромный вклад в успех композиции. Хансу потребовалось время, чтобы проникнуться «Амадеусом», день ото дня он испытывал все большую гордость за свое новое произведение и наконец заключил с ним мир. Теперь это была его вещь, его идея, его работа. 

В этот момент я не стал напоминать ему об истории этой композиции, а лишь заметил с улыбкой: «Меня радует, что тебе так нравится «Амадеус». Ханс в ответ улыбнулся, обнял меня, снял темные очки, посмотрел мне в глаза и медленно произнес: «Хорсти, я уже знаю, почему ты — мой менеджер! Спасибо большое!»

Rock Me Amadeus  понадобилось всего три недели, чтобы стать номером один в Австрии — это случилось в мае 1985 года, и затем победная волна покатилась по Германии, Швейцарии и прочим европейским странам. Моя радость по поводу его успеха была короткой и сильной: большего не позволяла работа. Гонку подхватили СМИ: снова началось то, что происходило во времена «Комиссара», о Junge Roemer хранили тотальное молчание, и иногда мне казалось, будто бы этот альбом вовсе не выходил. Буквально за ночь все снова полюбили Фалько, и он наслаждался моментом. Он знал на собственном опыте, как быстро может измениться направление ветра. Когда у тебя за душой есть первая строчка в хит-параде, давать интервью проще, на тебя не наседают с вопросами о плохих продажах.

Теперь он был всем нужен, все хотели с ним поговорить, прикоснуться к нему, поздравить его. Вена снова любила своего Ханса, в других странах Европы Rock Me Amadeus стал суперхитом, и Фалько поймал такой попутный ветер, по сравнению с которым шумиха вокруг «Комиссара» казалась детским лепетом. Я был горд, что песня при таких спорных исходных данных и тяжелых условиях совершила прорыв.

Ханс, которого уже успели списать со счетов, был жив и силен как никогда. Никому не было дела до того, через какие сложности прошли мы с этим хитом. Инсайдеры знали его истинную историю, я же старался сохранить ее в тени.

С каждым проданным синглом все выше становилась потребность в живых выступлениях, так что мы запланировали несколько выступлений на осень. Хотя Ханс годами зарабатывал на жизнь, выступая в клубах, теперь он крайне сдержано высказывался о такой перспективе. Он определенно рвался на сцену, но он не хотел напоминать своих австрийских и немецких коллег. «Я в хит-парадах двадцати стран мира и поэтому не могу как Вольфганг Амброс или Вильфред просто выйти на сцену, люди ждут от меня большего», - таковы были его убеждения.

В бизнесе, связанным с живыми выступлениями, действует следующее уравнение: чем ниже стоимость продукта, тем больший куш удастся сорвать. Поэтому логично, что организаторы стараются всячески снизить издержки, ограничить требования артиста к технике и прочим условиям. Но Фалько не хотел быть хорошим середнячком, он требовал масштабности. От него последовали четкие требования, что из музыкального и светового оборудования должно стоять на сцене. Я рассчитал, что при таком раскладе вся прибыль растворится в воздухе, точнее, уйдет на освещение, но на него это не подействовало.

Его кредо было простым: «Я хочу дать людям лучшее из лучшего, даже заработав при этом меньше». В формировании такого подхода значительную роль сыграло то, что Фалько в свое время против его воли причислили к продуктам «Новой немецкой волны». Ханс не видел себя в одной шеренге с Неной, Фроляйн Менке, Маркусом, Hubert K. и прочими ее представителями. Он ценил только Анетт Хампе из Ideal и Йохима Витта. Их песни Ханс очень любил и в 1994 году был близок к тому, чтобы записать на них каверы. 

По этой причине — чтобы выделиться на фоне коллег — Фалько решился на самое ответственное живое выступление в своей карьере. Венская фестивальная неделя была важнейшим событием культурной жизни австрийской столицы, и, открыв ее концертом на Ратушной площади 25 мая 1985 года, Фалько устроил настоящую революцию: ранее в этом качестве выступали звезды классической сцены. 

Под руководством Петера Фивегера был собран коллектив, которому не страшна была конкуренция на международном уровне. В нем не было места музыкантам, которые уже стояли на сцене с Удо Линдбергом, Петером Маффаем или Мариусом Мюллер-Вестернхагеном, Фалько пошел своим путем. Из Курта Кресса, Петера Фивегера, Хельмута Библя, Полио Брезины, Бертля Пиштрахера и Отмара Кляйна, а также певиц Анке Вендланд и Джоселин Би Смит Фалько сформировал музыкальный тыл экстра-класса.

Масштаб был гигантский: на площади между ратушей и Бургтеатром собралось более 40 тысяч слушателей. Увидев из окна верхнего этажа ратуши такое сборище людей, Ханс воспрял духом. Он вовсе не становился ужасно нервным перед каждым выступлением и не пытался все отменить, как утверждали многие, просто курил еще больше обычного и делался молчаливым. Но на этот раз с молчанием было покончено. «Если мы выйдем наружу, нам конец. Итак, выходим!» - подбодрил он себя и свою команду.

Ничего плохого не случилось. Фалько и ансамбль отыграли сенсационный концерт, и Rock Me Amadeus, впервые исполненный вживую, стал кульминацией вечера. Это выступление относится к «волшебным моментам» в карьере Фалько: публика и музыканты разошлись по домам с ощущением, что все они пережили нечто особое.

А Ханс, как обычно после огромного успеха, после этого концерта провалился в глубокую дыру. Тем же вечером он заперся в одиночестве в своей квартире на Шоттефельдгассе и даже отличные отзывы в прессе по поводу концерта ничего не могли изменить. Когда мы несколько недель спустя смотрели запись этого выступления, мне показалось, что Ханс не держался на сцене не так пластично, как обычно бывало, он был несколько зажатым. Необычным был и его холодный взгляд, устремленный на публику. «Можно подумать, что ты боишься», - рассмеялся я. Я хотел его просто развлечь, но заметил панику в его взгляде и понял, что ляпнул лишнего. То, что у моделей называют «взглядом в будущее», у Ханса имело совсем другую природу. 

Очень медленно и с многочисленными паузами он рассказал мне, как все было. Перед концертом на венской Ратушной площади ему приснилось, что во время выступления его застрелит один из фанатов. Он всеми силами старался успокоиться и убедить себя в том, что сон — это всего лишь сон. Однако мысль о выстреле из публики он не смог выкинуть из головы и в последующие годы, страх быть застреленным на сцене преследовал его.

К сожалению, это стало еще одним аргументом в пользу употребления алкоголя и различной химии, врачи, с которым мы говорили на эту тему, выписывали ему все новые чудо-средства.

Через несколько недель после триумфального концерта возникла новая дискуссия. Фалько получил от Петера Александра предложение принять участие в его телешоу. Я должен отметить, что Ханс, который порой мог вести себя по-хамски, к людям старше себя, особенно к коллегам, обычно относился с огромным уважением. Так было и с Петером Александром. Хотя их целевая группа была абсолютно разной, Петер Александер для Ханса был героем, образцом для подражания, почти что идеальным образом отца. 

Мне с самого начало было ясно, что появление на шоу добавит ему популярности. Он мог ненадолго отвлечься от своей нынешней публики, без ущерба поиграть с мейнстримом, произвести хорошее впечатление и снова упорхнуть в гнездо сокола. Так думал я.  Ханс же думал совершенно иначе:  «Мои фанаты будут считать меня слабаком, если я там выступлю. Мне тоже очень нравится Александер, но лучше откажемся». 

Я уже приучил себя не реагировать рефлекторно на высказывания Ханса, а, сталкиваясь со сложными или противоречивыми темами, постепенно выкладывать аргументы на стол. Так я поступил и на этот раз: при каждой удобной возможности мимоходом напоминал о Петере Александре. В конце концов он понял, к чему я клоню, позволил себя переубедить и скрепя сердце согласился на съемку.

28 ноября 1985 года Фалько спустился по общеизвестной лестнице бок о бок с Петером Александром всем на удивление: в дуэте с Петером, мечтой каждой свекрови, он мило и любезно исполнил песню Hier ist ein Mensch, величайший хит Александра. Дикий мальчишка на десять минут превратился в валета червей, и никогда в Германии его не любили больше, чем в тот момент. Несмотря на это после шоу он сказал: «У меня такое ощущение, будто я вышел на панель». 

И все же уважение Ханса к Петеру Александру было безграничным. Когда после съемок нас пригласили перекусить и выпить пива в исторической части Дюссельдорфа, он ни на минуту не отходил от господина Александра. Две венские легенды смогли вдоволь пообщаться, и Ханс буквально завалил эстрадного тяжеловеса вопросами.

Ханс охотно изображал из себя «одинокого ездока», типа, который идет по жизни в одиночестве, которому никто не нужен, который сам мера всех вещей и ни на кого не ориентируется. Этот миф он культивировал при моей поддержке и обязательно развивал эту тему в интервью. Раз за разом он, словно ученик чародея, выпускал джинна из бутылки и удивлялся произведенному эффекту. «Ханс Хёльцель играет Фалько» - Ханс был исполнителем главной роли, режиссером, продюсером и киномехаником в одном лице. Когда я намекал ему, что он заигрался, он приводил следующий аргумент: «Никому не нужен идол-тряпка. Всем нужен тот, у кого есть хватка, кто все контролирует, кто знает, к чему он придет в итоге».

Чем ближе я узнавал Ханса, тем очевиднее мне становилось, что он отчаянно жаждет обычной жизни, защищенности, отношений. Как-то еще в 1983 году мы сидели на пляже отеля Carlton в Каннах и он неожиданно спросил: «Каким ты видишь себя в старости, как, на твой взгляд, все это будет выглядеть?» Я был настолько ошарашен, что смог лишь ответить вопросом на вопрос: «А ты?» По его ответу я понял, что его уже долгое время волнует эта тема, у него есть вполне определенные представления: «Я всегда, когда не могу уснуть, думаю об этом. Я хотел бы большой дом у моря, множество детей, заботливую мать для своих детей и множество друзей в гостях. Мы бы вместе ели, много еще чего делали бы вместе. Это была бы не коммуна, а надежное единение». 

Мое замечание о том, что для воплощения таких пожеланий в жизнь ему самому придется приложить усилия, ничуть не отвратило его от этой мечты. Этот образ все чаще всплывал в наших беседах.

В 1985 года он на один шаг приблизился к своей мечте: во время записи песен в Голландии Ханс получил приглашение от группы Opus выступить 29 июня на футбольном стадионе в Граце. Среди участников этого концерта также значились Вольфганг Амброс, Райнхард Фендрих, Мария Билль и Вильфред, в общем, вместе с Фалько и Opus — все сливки австрийского рока. После саундчека, за день до самого концерта, Ханс с несколькими спутниками отправился в центр Граца. В одном из кафе он познакомился с 22-летней Изабеллой Виткович, которая поначалу не понимала, с кем у нее завязалась беседа. Она полностью соответствовала его типу женщин: высокая, светловолосая и «чахоточная». 

Через несколько лет она вспоминала в интервью изданию Wienerin: «Я должна признаться, что ни тогда, ни сейчас особенно не интересовалась и не интересуюсь музыкой. Конечно, я слышала про Фалько, но я не могла сопоставить лицо и имя. В тот момент мне было из-за этого неловко, так как я уже сидела рядом с ним. Он представлялся не как Фалько, а как Ханс, мы болтали обо всем на свете. В нем было что-то приятное, он показался мне совершенно нормальным и симпатичным». Ханс встретил свою большую любовь, женщину, которая в ближайшие годы будет очень сильно влиять на его жизнь. Сам Фалько сформулировал все очень просто: «С этого момента мы больше не расставались». Вечером Изабелла рассказала ему о том, что она замужем, но любовь уже ушла.

Ханса это не смутило, через несколько дней он сказал мне, что встреча с Изабеллой положила конец длительному путешествию. Он чувствовал, что пришел к пункту назначения, был счастлив и строил планы на будущее. Она должна была как можно быстрее переехать к нему в Вену, он больше не мог представить своей жизни без нее.

И мне показалось не из ряда вон выходящим, а вполне логичным, когда я вскоре услышал от Ханса констатацию факта: Изабелла беременна. А вот мать Ханса не могла в это поверить. С появлением Изабеллы в жизни Ханси Мария почувствовала серьезную конкуренцию. И как только он сообщил ей радостное известие, она начала высчитывать и делать предположения, что Изабелла обманывает его насчет ребенка. 

Но Ханса это не смутило. Когда Изабелла сказала ему, что он станет отцом, в первый момент он был горд и счастлив, радость была огромной. Потом, абсолютно в стиле Фалько, он начал задавать себе вопросы. Как это изменит мою жизнь? Куда меня это приведет? Справлюсь ли я со всем? Буду ли я хорошим отцом? Он расписал для себя огромный список будущих обязанностей, неразрывно связанный с сомнениями и глубокой депрессией. В бесконечных дискуссиях мы обсуждали то, что его терзало, в самых мелких деталях. Наконец я не удержался от вопроса: «И где это у вас произошло?» «В отеле Altstadt в Граце — так говорит Изабелла», - прозвучал его ответ.

Пока Ханс испытывал широкий диапазон эмоций, связанных с осознанием предстоящего отцовства, а истерия вокруг Фалько все нарастала, мы с ним отправились в третью совместную поездку в Голландию. От американской звукозаписывающей компании A&M пришел запрос на новый микс «Амадеуса»: существующая GAS-версия — для Германии, Австрии и Швейцарии — показалась им слишком «сырной», недостаточно крутой для Америки.  Наконец-то, думал я, американцы проснулись, вот теперь начинается большая игра. 

Права на Фалько в Штатах, Канаде, Англии, Японии и Австралии с момента выпуска «Комиссара» принадлежали A&M Records, в те времена очень успешной компании Херба Альперта и Джерри Мосса. У A&M были права на три альбома - Einzelhaft и Junge Roemer уже был в прошлом, перспективы для третьего были хорошими, и они достаточно интенсивно взялись за тему Фалько. Болланды быстро смекнули, чего от них хотят, а Ханс расценил запрос как очередное типичное проявление американской безвкусицы и непоколебимо его проигнорировал, спев дополнительно лишь несколько нот.

Так как успех Rock Me Amadeus, подобный взлету ракеты, подразумевал скорый выпуск альбома, мы должны были двигаться быстро. На Болландов давили с тем, чтобы они быстрее готовили песни, а Ханс столкнулся с необходимостью как можно быстрее записывать остатки альбома. В моем списке приоритетов композиция «Джинни» стояла в самом низу. Ханс тем временем рылся в старых материалах Ван Моррисона, Боба Дилана и Steely Dan в надежде найти еще одну-две подходящих песни. Большой задачей следующей голландской сессии — так мы между собой называли наши поездки в Голландию — было окончательно расставить приоритеты.

Следующий сингл - Vienna Calling — делался практически походя и был готов за два дня, однако реакция всех участников кроме Ханса была сдержанной: хороший номер, но никак не песня для вечности.

Пока Роб Болланд трудился в первой студии над американским миксом Rock Me Amadeus и кропотливо прорабатывал фрагмент за фрагментом, во второй Ферди отшлифовывал фонограмму для Джинни. Пока никто из нас не мог представить, сколько шумихи вызовет эта композиция. В изначальном варианте Болландов рассказывалось о девушке, которая сбежала из дома, так как родители были против ее нового бойфренда. Хансу это совсем не понравилось. «Я не могу петь это тепленькое дерьмо», - протестовал он, в общем, по поводу, и в итоге засел на студийной кухне переписывать текст. Раз в час к нему заглядывал звукооператор и указывал на часы, однако новые фрагменты текста все никак не сочетались с написанным Болландами.

«Я оставлю отрытым вопрос о том, что произошло, а люди пусть сами решают», - таков был лозунг Ханса. Тем временем Болланды ворчали и указывали на затягивание сроков. Незадолго до рассвета мы приступили к первой попытке и уже очень расслаблено предвкушали то, что вышло у Ханса. Он захотел петь сидя, потому что «Джек Дэниелс» и кокаин уже сделали свое дело. Когда запустилась пленка и Ханс начал петь, мы застыли у пульта в недоумении: это не был ни текст Болландов, ни то, что Ханс писал на кухне.

Фалько наполнил текст мрачными угрозами и с демонической радостью будто бы уже предвкушал спекуляции, которые потом возникнут вокруг песни. Сцена была жутковатой: снаружи поднималось солнце, Ханс в темных очках сидел в полутьме на своем стуле. Со смесью агрессии и отчаяния он словно бы пел о своей собственной жизни. С каждой новой строчкой в его исполнении мы покрывались мурашками. Он не хотел никаких пауз, как одержимый он прокручивал фонограмму снова и снова, доводя работу до совершенства. Наконец он почувствовал полное удовлетворение, лег на каменный пол и мгновенно погрузился в глубокий сон. Мы аккуратно подпихнули под него маленький коврик, чтобы он не переохладился.

Когда мы послушали отдельные треки, напетые Хансом, мы оказались в смешанных чувствах: в тот момент мы не смогли оценить то, что произошло, мы просто слушали отчаявшегося Ханса. В семь утра мы были не в состоянии разобраться, что же такое со всеми нами произошло.

Тем не менее Роб, Ферди и я были абсолютно уверены, что у нас в руках следующий огромный хит. По дороге в Винкевеен утомленный Ханс все еще спал. А после обеда он уселся на террасе в компании бутылки виски и все слушал и слушал свою интерпретацию «Джинни». Когда я около восьми вечера зашел проведать Ханса, то обнаружил его мирно спящим на стуле. Наушники все еще были в ушах.

Америка все настойчивее требовала специального микса на Rock Me Amadeus, боссы A&M названивали Болландам с нарастающей частотой и оказывали давление. Ханс же игнорировал их желания, будто бы вообще их не слышал. Пока Ханс высиживал на студийной кухне тексты для нового альбома, Болланды изо всех сил трудились над «Сальери-миксом» для Rock Me Amadeus, как его назвал Роб.

Единственным, кого не волновал процесс, был наш исполнитель. Когда мы утром — около 12 часов — снова собрались в студии, Окки Хайсденс, бессменный звукоинженер братьев, рассказал, что они всю ночь проработали над миксом. Роб и Ферди попросили потерпеть несколько минут, пока все будет полностью готово, а потом с гордостью представили свою работу.

Я с нетерпением ждал первых нот, а Ханс клевал носом. Мы уселись перед большими динамиками, и Роберт запустил пленку. То, что я услышал, показалось мне настолько грандиозным, что я еле усидел на стуле. «Сальери-микс» кардинально отличался от оригинала. Притом, что Ханс не хотел менять ни одной ноты, они умудрились вставить текстовое вступление, к озвучке которого привлекли диктора. Он перечислил важнейшие вехи карьеры Моцарта:

И заканчивалось все так:

В целом микс стал более жестким, диким и громким, а позже из ниоткуда выныривало феноменальное соло на саксофоне. Слово «гениально» стоит использовать очень бережно и осторожно, однако к тому, что проделали Роб и Ферди, на мой взгляд, оно как раз подходило. На тот момент это была для меня лучшая композиция Фалько. Я уже мысленно представил, как Фалько занимает с ней первые места в американских чартах, и тут Ханс громко и отчетливо высказался: «Я считаю, что это дерьмо. Никто такое не купит! Даже тупые американцы!»

Ферди побледнел как мел и молча удалился на кухню, Окки последовал за ним, покачивая головой. Роб выбежал из студии, сел в свой «Ситроен» и плакал там от ярости и разочарования. Он там просидел целый час и ни при каких условиях не соглашался вылезать. 

Наступил тот редкий случай, когда, работая с Хансом, я на стал сдерживать гнев и заорал на него: «Если тебе что-то не нравится, пожалуйста, хотя бы уважай работу этих двоих! Ты можешь не быть благодарным, но, пожалуйста, помни, где бы мы были без песен Роба и Ферди!» Мне было почти стыдно за свои вопли, поэтому я схватил Ханса, затащил его в соседнюю со студией комнату и захлопнул дверь. Я сорвался и покрыл своего друга самыми плохими словами, какие знал. Я боялся сам себя: не припомню другого случая, чтобы что-либо меня настолько взбудоражило. Ханс стоял, пожимая плечами, и беспомощно бормотал: «Хорсти, успокойся, я знаю, что облажался, я извинюсь перед братьями». «Да всем насрать на твои извинения, засунь их себе куда-нибудь, ты просто не врубаешься, о чем речь!» - я только сильнее заводился от этого ора и никак не мог успокоиться. Роб и Ферди тем временем покинули студию, и извиняться Хансу было не перед кем. Потом он этого так и не сделал.

С «Сальери-микса» начались ссоры и стычки между Хансом и голландской командой. Теперь они называли его «дикий парень» или «его королевское безумие». Для наших ушей это звучало мягко и почти смешно, однако Болланды произносили эти эпитеты с отчаянной серьезностью. 

Сотрудничество между ними и Хансом на долгие годы запомнилось как очень удачное, они сыграли решающую роль в его грандиозном международном успехе. Без их гениальной музыкальной стилизации Фалько определенно не стал бы номером один в США, тут Ханс в своих оценках полностью ошибался. Роб и Ферди при дальнейшей совместной работе загнали его тогдашнее неуважительное поведение в глубину подсознания. Но я уверен, что они оба об этом не забыли. И мне придется признать: год спустя у нас будет еще один конфликт на этой почве.

Ханс Хёльцель в спокойные моменты осознавал, насколько важна для его карьеры работа, проделанная голландскими братьями, а вот Фалько как публичная персона не мог и не хотел с этим соглашаться. Когда шло оформление альбома Falco 3, он демонстративно добавил к надписи «Аранжировка и продюсирование Роба и Ферди Болландов» строчку «Под руководством Фалько». Таким образом он заявил всему миру: «Я большая шишка, за мной последнее слово, я знаю, что и как надо делать».

Для Болландов это было огромным унижением, особенно если принимать в расчет, кто задавал тон в студии и в сложных условиях привел корабль в гавань — тема «Под руководством» в предварительных договоренностях с Фритсем, Робом и Ферди никогда не затрагивалась.

Ханс всегда чувствовал, что в случае серьезного конфликта я останусь на его стороне, однако в глубине души я частенько поддерживал Болландов. Для менеджера, который вынужден плясать между обеими сторонами, имея при этом вполне четкие полномочия, это напоминает езду верхом по краю пропасти. Во время дискуссий на эту тему он всегда высказывался следующим образом: «Достань себе голландский паспорт и оставайся с этими сыроделами». Вероятно, он был благодарен своему менеджеру за помощь в исполнении желаний, а на друга злился за недостаточную поддержку. Обсуждать эту тему при подобной «двойной объективности» было, к сожалению, невозможно.

На альбоме Falco 3, по моему мнению, присутствует еще одно настоящее сокровище. Болланды представили демо под названием Videot, которое было своеобразной «шпилькой» в адрес Ханса. Он как-то рассказал им, что просмотр видео — его любимое занятие в свободное время, и у себя дома в Вене он временами потребляет по четыре видеофильма подряд. В песне Videot рассказывалось о человеке, который не делал ничего кроме просмотра видео — еще не идиот, но уже «видеот». Ханс тут же понял намек, но осознал и музыкальную ценность композиции.

Он уселся на кухне и начал делать из «Видеота» «Америку», после чего он пару раз позвонил Хубертусу фон Хохенлохе*. Мы пару раз встречались с Хубертусом в Вене, года через два он добьется значительного успеха и известности как музыкант и горнолыжник, а сегодня его крупноформатные фотографии украшают интерьеры в лучших домах по всему миру. Не было ничего необычного в том, что Ханс черпал вдохновение для своих текстов у других, в случае с «Америкой» это был Хубертус, во многих других ему подсказывал Герд Плетц из группы Hong Kong Syndikat.

Когда мы впервые услышали «Америку», нам стало ясно, что она должна стать следующим синглом после Rock Me Amadeus - циничная, но при этом милая песня об ограниченности американцев прекрасно отражала картину мира Фалько. Однако из финансовых соображений нам пришлось передумать и выпустить следующим синглом Vienna Calling: американской звукозаписывающей компании не особенно понравилась «Америка», там сочли эту песню, не поняв в ней ни слова, слишком европейской.

В мюнхенской студии Arco под чутким руководством Мала Лукера мы записали композицию Nothin’ sweeter than Arabia, галлюциногенное произведение Фалько, Курта Кресса и Матса Бьорклунда, а также версию песни Боба Дилана It’s All Over Now Baby Blue. К работе над дилановской классикой Ханс привлек мэтра Олафа Кюблера, чей саксофон так же сильно «сделал» эту песню, как и пение Ханса. Кроме того, они вели содержательные беседы по поводу текста — Олаф до сих пор значительно помогает с текстами Удо Линдбергу. 

С хитом такого уровня, как Rock Me Amadeus, вывод пластинки на рынок стал скорее чередой формальностей, чем тяжелой работой. Печатные станки работали сверхурочно, заказы по всему миру исчислялись миллионами. Когда вышли первые экземпляры, все были удивлены, обнаружив рядом с «Амадеусом» на пластинке другие убойные вещи, на что фанаты и СМИ даже не рассчитывали. 

С выходом пластинки Falco 3 для Ханса начался PR-марафон, который закончится только в середине 1987-го. Он ездил по всему миру, появлялся в многочисленных теле- и радиостудиях, выступал на различных концертных площадках и раздавал бесчисленные интервью. Ханс получил возможность утвердиться в статусе мировой супезвезды и выстоял этот вызов так хорошо, как только мог.

1993 

1994 

1995 

1996 

1997 

1998 

Эпилог