Предисловие  

1981  

1982  

1983  

Телеканал ORF продемонстрировал экранизацию альбома Junge Roemer в лучшее время и в полном объеме, это фактически был полнометражный рекламный ролик нового продукта Фалько. Мне кажется, Фалько никогда не испытывал такой поддержки, никогда ему не благоволили столь сильно, Австрия в тот момент просто боготворила своего сына. Хансу было от этого не по себе. Любой другой артист, получив такую поддержку, такой промо-фейерверк, хлопал бы в ладоши от радости, а ему было страшно.

Находясь у меня в гостях, он попытался обосновать, в чем опасность этой общенациональной эйфории: «Вот представь, я обделаюсь, а на меня все будут смотреть и показывать пальцем». Я успокоил его, сказав, что у нас есть все шансы превзойти успех Einzelhaft.

И все же Ханс со своим скепсисом оказывался прав. Хотя Junge Roemer и получили «золотую пластинку» в Австрии и поднялись на первое место в хит-параде, в последующие недели и месяцы стало ясно, что этот альбом не сможет повторить успех предыдущего. Золотой дождь, пролившийся над Einzelhaft, обошел Junge Roemer стороной. Кроме «золота» в Австрии, альбом больше нигде не собрал 

благородного металла. И хотя пластинка попала в чарты Америки, Канады, Германии и Швейцарии, до результатов предыдущей ей было далеко. Речь шла скорее о хорошем отношении, чем о хороших продажах. 

Ханса весьма печалили сводки с фронта продаж. Я мог дать ему лишь такой совет: «Это не должно на тебя давить. У всех артистов иногда случаются неудачи». Но это не могло его утешить: «Это же не твой провал, это мой провал, мое имя, мой портрет на пластинке, и это на меня будут косо смотреть».

До сих пор старые и новые поклонники Фалько по всему миру спорят об этом альбоме. Для одних это шедевр немецкоязычной музыки, звездный час Фалько, для других — нечто монотонное, плохо стилизованный лайфстайл-продукт. Сам я с тех пор и поныне считаю Junge Roemer самой личной пластинкой Фалько, но тексты, возможно, недостаточно доступны для понимания, а музыкальная часть слишком невыразительна.

Годы спустя мы не раз обсуждали с Фалько, почему так случилось, что Junge Roemer не оправдали возложенных на них ожиданий. Мы вместе пришли к выводу, что весь альбом, и музыка, и тексты, оказались слишком ошлифованными, выхолощенными, «закругленными», совсем без острых углов. 

До сих пор Junge Roemer благодаря своей невероятно стильной эстетике, цельной концепции оказывают на меня сильное воздействие. «Функция определяет форму», заповедь из области дизайна, по моему мнению, верна и для музыкального бизнеса. В Junge Roemer форма была поставлена с ног на голову, возможно, в этом крылась причина недостаточной успешности.

Но неважно, что думают по этому поводу: данный альбом сейчас относится к самым продаваемым из всего каталога произведений Фалько. Кто тогда мог себе это представить?

Маркус Шпигель и я старались спасти то, что еще можно было спасти, но пространства для маневра было маловато. Ситуация была мне знакома: выпустить на рынок пластинку с большими ожиданиями и столкнуться с тем, что реальность до ожиданий не дотягивает. Я также знал, что в такие моменты нужно не изображать из себя отверженного любовника, а думать о будущем и выжимать максимум из того, что доступно на рынке. 

Просто выпуск нового микса или сингла в тот момент вряд ли бы помог, поскольку реакция торговли на пластинку была недостаточно хорошей, это было мне очевидно. Я знал эти механизмы, а вот Ханс сначала не хотел их понимать. 

Нашим любимым треком с Junge Roemer была песня Kann es

Liebe sein?, ее во время работы над пластинкой мы рассматривали как потенциальный сингл. Поскольку речь в ней шла об обычном течении отношений, она, в моем представлении, была идеальной основой для дуэта. Маркус и я перебрали в голове все возможные кандидатуры, мысленно провели кастинг среди всех немецкоговорящих дам от A до Z, но идей, увы, так и не возникло. 

Вдруг кто-то предложил попробовать дуэт с Дезире Носбуш. Это вполне подходило, как нам обоим показалось. Ханс слегка посопротивлялся, как обычно, но принял во внимание необходимость привлечь внимание общественности к альбому и к себе самому. Продюсировал сингл Ханса и Дезире Роберт Понгер, и работа в мюнхенской студии Weryton шла в бешеном темпе, так как Teldec удалось договориться о выступлении «парочки мечты» на телешоу Wetten, dass..?. Участники дуэта относились друг у другу в студии уважительно, и за два дня запись песни была завершена. 

Но, увы, реакция на дуэт оказалась скромной: песня хотя и попала в немецкие и австрийские хит-парады и в какой-то мере добавила попутного ветра Junge Roemer, но нашим ожиданиям результат не соответствовал. 

Ханс осознавал, в какой неудовлетворительной ситуации он оказался. Он сам всегда устанавливал для себя высокую планку, он же сам теперь стал мишенью для язвительности. На публике он появлялся с высоко поднятой головой и болтал о международном успехе, а за закрытыми дверьми снимал маску, терял самообладание, и порой в стену летали стаканы, бутылки и пепельницы. И Ханс не искал виновных в недостаточном успехе ни среди продюсеров, ни в звукозаписывающей компании, ни в СМИ. Он делал себя одного полностью и безоговорочно ответственным за эту ситуацию, выбирая тактику, которой он будет придерживаться в последующие годы и от которой его нельзя будет отвлечь никакими аргументами. 

«Люди не понимают мою пластинку», - таким было его единственное обоснование происходившего, но вину он возлагал не на публику, а на себя. Он сам себя унижал с маниакальным упорством и все глубже погружался в мрачное расположение духа. Все зашло настолько далеко, что он забаррикадировался в квартире и включил на телефоне ответчик, разрешив звонки только от своей матери, Маркуса Шпигеля и меня. 

Провал Junge Roemer стал детонатором для последующих эксцессов. В значительной мере ответственна за них была адская смесь алкоголя и психотропных средств. Ханс никогда не скрывал своих отношений с алкоголем, но таблетки он глотал тайком и эту тему замалчивал. 

Впервые я столкнулся с этим фактом во время турне по дискоклубам на юге Австрии. Ханс проспал, и нам пришлось собирать вещи в большой спешке. Я взялся побросать в сумку все то, что было в его ванной, и наткнулся на впечатляющую коллекцию таблеток. 

Когда я спросил его об этом, он не стал долго ходить вокруг да около. Таблетки должны были помочь ему от стресса, только так он мог вынести шумиху вокруг своей персоны. «Каждый теребит меня за рукав, каждый чего-то от меня хочет, каждый чего-то ждет. Я хочу поступать правильно в понимании людей, но все меньше получается делать то, что правильно для меня», - горько отметил он.

Из своего опыта я значал, что бесчисленные артисты проходят через череду малых и больших пороков, и Ханс не стал исключением. Я пока не встретил ни одной креативной поп-звезды, которая все время была бы усердной и дисциплинированной. Но что меня обеспокоило в случае Ханса — это скорость, с которой он после первого же провала вляпался в эти неприятности, подобная реакция, на мой взгяд, была избыточной.

Такого экстрима мне не доводилось пережить еще ни с одним артистом, так что в ходе беседы я не стал утаивать от Ханса правду: «Твой главный враг и противник — ты сам, мы должны тебя защитить не только от суровой действительности музыкального бизнеса, но и от тебя самого». 

Ханс уже оказался вовлечен в этот порочный круг, познав, каково это — манипулировать собственными чувствами с помощью фармакологии, приглушать или, наоборот, делать ярче. Наркотическая спираль начала вращение: никотин, алкоголь, марихуана, кокаин, лимбатрил, ноотропил и многие другие химические зелья оказывали все большее влияние на его поведение. Его настроение менялось за считанные мгновения, и в эти моменты было крайне сложно предугадать, как он поведет себя в той или иной ситуации. 

Время от времени Ханс цитировал тест Олафа Кюблера*, который тот написал в 1979 году для Удо Линденберга**: «Доктор нашей группы сказал, что мне бежать марафон, открыл свой чемоданчик и достал вещи, которые делают нас счастливыми».

Ханс был достаточно образован и адекватен, чтобы понимать, что эти «маленькие помощники артиста» помогают только на короткой дистанции, а в долгосрочной перспективе могут разрушить его жизнь и карьеру. Я хотел и мог вести с ним дискуссию на эту тему без недомолвок, поскольку я уже слишком многое повидал. 

Я мог обрисовать ему только весьма непривлекательное уравнение: «У тебя есть выбор между двумя кучами дерьма, так что попытайся выбрать наименьшую. Бросай таблетки и прочую дрянь, у тебя и без них достаточно проблем с виски и 60 сигаретами в день». В такие моменты он безоговорочно признавал мою правоту и обещал исправиться, однако благие намерения ни к чему не приводили.

«Я не должен тебе объяснять, чем все закончится, если ты не завяжешь», - повторял я ему. «Я все это знаю и ты знаешь, что я считаю, что ты прав, однако тебе легко говорить, а я должен все делать, я за всех отдуваюсь», - таков был ответ. 

Наибольшую опасность представляло то, что у Ханса в организме смешивались различные вещества, он никогда не ограничивался одним. В отчаянии я додумался лишь до одного выхода — когда мне в руки попадали его таблетки, просто выбрасывать их в мусор, а также постоянно взывать к разуму Ханса, уговаривая его обратиться к специалисту. 

Сам я между тем проконсультировался с некоторыми психиатрами, и они единогласно подтвердили опасность комбинации психотропных веществ и алкоголя. Но при этом врачи охотно выписывали ему все новые пилюли, заставляя меня с удивлением наблюдать за тем, как они противоречат сами себе.

Большую часть времени мне просто хотелось выкинуть всю эту дрянь, так как другие перспективы не просматривались, и вместе с тем в голову постоянно приходила мысль: «И как ты рассчитываешь при таких рисках удержать ситуацию в долгосрочной перспективе? В самый ответственный момент все развалится, и тебе придется собирать черепки». 

Но надежда умирает последней, и я все еще надеялся на благоразумие Ханса, он был достаточно умен, чтобы понять, на какое минное поле он забрел. Сегодня я могу лишь удивляться тому, насколько мощно у меня тогда сработал механизм вытеснения, и мужеству, с которым я бегал по тонкому льду.

Хотя карьерные перспективы Ханса в тот момент не казались особенно благоприятными, я решил покинуть Teldec и сконцентрироваться исключительно на нем. Тогдашний глава фирмы Томас Штайн понял мои намерения и обеспечил мне гладкую смену статуса: я смог спокойно закончить некоторые проекты для Teldec и затем сосредоточиться на проработке «проекта Фалько». 

Томас всегда обеспечивал Хансу большую поддержку, защищал его от внешних проблем и одобрял мою двойную деятельность в качестве руководителя R&M-подразделения и личного менеджера Фалько. Однако в Вене известие о том, что с Фалько теперь работает немецкий менеджер, нашло мало понимания. «Их Ханси» в немецких тисках — в головах у венцев такое не укладывалось.

Но ведь я и до этого момента, находясь за кулисами, дергал за ниточки, и для Маркуса Шпигеля и прочих осведомленных лиц мой шаг стал всего лишь легализацией отношений, длившихся не один год. Для Ханса «тевтонец» в его лагере был другом, с которым он всегда мог обсудить все детали бизнеса, спокойно и деликатно расставляя приоритеты. 

Правда, у нас с Хансом была четкая договоренность: я остаюсь в тени и не даю поводов для того, чтобы меня можно было даже заподозрить в попытках им манипулировать. Тогда в запарке мы даже забыли составить официальный договор и наверстали это лишь год спустя.

В те времена я заметил, что за пределами Вены Ханс чувствовал себя более расслабленно и непринужденно, чем в своем родном городе. Когда я спросил его на эту тему, он выдал мне следующее объяснение: «В Вене я постоянно чувствую себя под наблюдением: здесь не сделаешь и шага без того, чтобы завтра об этом не написали газеты, и сейчас, после того как стало ясно, что  Junge Roemer, увы, не изменили музыкальный мир, это просто невыносимо».   Теперь он был «в бегах», но эти «забеги» продолжались непродолжительное время. Он часто бывал в Гамбурге или Мюнхене, мы встречались на пару дней на Лазурном берегу или у меня дома в Ингольштадте. 

Когда он в 1981 году приехал к нам в гости, моя жена Марианна ожидала увидеть грубияна и настоящего рок-н-ролльщика; в прошлом я уже приглашал подопечных из этой категории. Вместо этого она увидела нарядного Ханса, стоявшего у ворот с букетом цветов, обаятельного и любезного. Моя жена была в восторге, они тут же нашли общий язык. Ханс впоследствии использовал это в ситуациях, когда мы не могли прийти к единому мнению. Он привлекали Марианну в качестве посредника и разведывал через нее положение вещей и даже умудрялся его менять. 

А вообще он был замечательным гостем: варил по утрам кофе, чистил пепельницу после каждой сигареты и гасил за собой свет. В собственных четырех стенах чувствуешь себя наиболее расслабленно, можно расслабиться и закинуть ноги на стол, и поблизости наверняка нет шпионов — здесь Ханс испытывал это чувство наиболее полно.

Ханс забрасывал мою жену Марианну вопросами, пытаясь выяснить рецепт счастливых отношений с противоположным полом, и до самой его смерти у них сохранились близкие отношения. Они оба родились под знаком Водолея и никогда не забывали о днях рождения друг друга; Ханс мог быть пьяным, иступленным и бесчинствовать, а Марианна всегда оставалась с ним вежливой, корректной и обходительной.

Когда он приезжал в Гамбург, мы всегда отправлялись в ресторан Delice, расположенный в здании бывшего рынка, неподалеку от главного вокзала. В то время как в помещении рынка проходили концерты и гремела музыка, в  Delice, укрывшемся в удаленном уголке здания, можно было спокойно перекусить.

Аксель Хенкель и его команда отвечали за кухню, а Вернер Хенсслер — за обслуживание  в ресторане. Помогал ему Петер Флессель, смесь Кристофера Ли и Гэри Олдмена, подававший тарелки на стол с шиком и величавостью. Он настолько нравился Хансу, что тот не раз пытался завербовать его себе в дворецкие или шоферы, однако Петер ни за что не согласился бы покинуть Гамбург. 

И когда мы, зачастую за полночь и после бесчисленного количества бутылок красного вина, направлялись домой и спускались по черной лестнице к такси мимо бесчисленных посетителей концерта, наркоманов и бездомных, Петер всегда кричал нам вслед: «Господа, перила справа, пожалуйста, будьте осторожны!»

Как-то раз в те времена, после Junge Roemer, мы поехали на несколько дней к озеру Гарда, заселились в отель Du Lac в Риве и задали жару местным барам. У Ханса тогда была белая Audi Ur-Quattro, которую ему предоставил завод в Ингольштадте, и, катаясь вокруг Гарды, он планировал немного развеяться. 

Он абсолютно трезвым ездил между курортами Рива, Сало и Сирмионе, его настроение становилось лучше день ото дня, и в целом он было достаточно общителен. Однажды вечером он поехал один в Верону «немножко поохотиться», как он сам это мило называл. Он планировал вернуться самое позднее около полуночи, но и с утра от него не было никаких вестей. 

В этом не было ничего нового и необычного, Ханс с удовольствием зависал в барах и клубах. Если бы что-то пошло не так, он бы позвонил. А на этот раз волноваться было не о чем: через 24 часа после отъезда он, петляя, вернулся на парковку отеля. Выйдя из машины, он лаконично отметил: «Ты все пропустил». И немедленно отправился в душ.

За обедом Ханс рассказал мне историю целиком. После разнообразной выпивки в нескольких барах он познакомился с фанаткой, которая дала ему надежду на совместную ночь. Но по непонятным для него причинам до этого так и не дошло, он среди ночи обнаружил себя пьяным и одиноким посреди веронской улицы. 

Он поискал свою машину, но безрезультатно, и в итоге пристроился на скамейке в парке недалеко от Арены и уснул. Разбудил его целый школьный класс. 

«Ecco Falco!»* - пищали двадцать девчонок, тряся своего кумира, пока он не проснулся. «Мне еще никогда не было так стыдно, как в этот момент», - заметил он, смеясь. Он раздал учительнице и ученицам автографы, а затем класс любезно помог ему отыскать машину. Наконец, они распрощались с объятиями и сфотографировались на память. Посидев несколько часов в кафе на Пьяцца-дель-Эрбе, он отправился обратно в Риву. Теперь, за уютным ужином, ему не нужно было больше убеждать себя в том, что и на скамейке в парке можно здорово выспаться. 

Маленьким итальянцам повезло: вообще Ханс часто принимал охотников за автографами в штыки, точнее, все зависело от того, с какой ноги он встал. Это было частью его непредсказуемой личности: иногда он мог быть с поклонниками милым и обходительным, а иногда — неприступным и недоступным. «Проваливайте!» - это самое безобидное, что он мог сказать в такие моменты, и напоминания о том, что это те самые фанаты, которые покупают пластинки и обеспечивают его успех, не действовали. 

Позже Ханс об этом жалел и заботился о налаживании контакта с поклонниками. Он тратил много времени на работу с фан-клубами по всему миру, так, во время одной из поездок он посетил фан-клуб в Канаде и подружился с Лорианной, его руководительницей, и всей ее семьей.

Бывало и так, что он терпеливо давал себя фотографировать, выписывал длиннющие пожелания, болтал с поклонниками и отвечал на их вопросы, а потом вдруг вставал и молча исчезал. Предугадывать такие изменения или управлять ими я, к сожалению, не мог. «Ты должен жить с этой бомбой», - лаконично комментировал он подобные явления.

Ключевым вопросом того времени было, что будет после неудачи Junge Roemer и будет ли что-нибудь вообще. В течение месяца становилось все более очевидно, что пластинка оказалась гигантским провалом, Фалько получил статус «героя одного хита» и рассорился с продюсером Робертом Понгером. Ханса нельзя было назвать отвлеченным и уравновешенным созерцателем, от относился скорее к категории «ликовать до небес или грустить до смерти». Взвешенный анализ фактов и ситуации не был его коньком. Неважно, в ресторане Delice в Гамбурге или на пляже «Карлтона» в Каннах, наш разговор приобретал один оборот и сводился к вопросу: «Куда я должен двигаться, каково мое будущее?»

Когда как перед работой над Junge Roemer и во время нее Ханс постоянно писал в своем черном блокноте комментарии к текстам, изречениям и событиям, то теперь, казалось, он стал жертвой «творческой блокады», наступило полнейшее затишье. Он всегда улавливал окружавшие его веяния и колебания, впитывал их и имел талант в нужный момент их использовать, однако сейчас он оказался крайне от этого далек. Он сам грустил по этому поводу и искал забвение в алкоголе, наркотиках и химии. Ханс понимал, что так он не продвинется ни на миллиметр, но он не мог выбраться из порочного круга, который сам запустил. Постепенно мне стало ясно, что ждать от него освободительного прорыва и воспламеняющей идеи не приходится, нужно было что-то придумывать самому.

В конце 1984 года, через шесть месяцев после выхода «Юных римлян», всем было окончательно очевидно: альбом не стал большим прорывом, он не изменил музыкальный бизнес, на совершил того, на что замахивался Фалько. По стандартам отрасли эта пластинка была большим фиаско, «королевским провалом», особенно на фоне ожиданий и затрат на производство.

Продавцы даже называли диск неликвидом, а Маркус Шпигель и я пытались проанализировать — без артиста — причины отсутствия успеха, но, как часто бывает в музыкальном бизнесе, здесь можно было только гадать. Junge Roemer уже провалились, бесславно ушли на дно, и весь мир мог с упоением за этим наблюдать.

На родине же в адрес Фалько начались весьма болезненные выпады. Толпа, которой Ханс не так давно в эйфории рассказывал о грядущей чудесной пластинке, не смогла удержаться оттого, чтобы огласить вердикт: Фалько оказался звездой-однодневкой, «Комиссар» был его первым и единственным хитом, никто не хочет слушать «белого рэпера», альбом пролетел мимо рынка, поклонники давно забыли Фалько.  

В общем, это была попытка описать сложившуюся ситуацию достаточно мягко. На самом деле в конце 1984 года верилось, что Junge Roemer действительно могли стать финалом карьеры Фалько.

Я смог убедить Ханса отправиться вместе с его давним другом Билли Филановски в Таиланд на несколько недель. «Я стараюсь наконец прочистить мозги, - писал он на открытке оттуда. -  Подумай, что делать дальше, в Вене люди уже шушукаются у меня за спиной, они предвкушают катастрофу».

Билли был для Ханса надежным попутчиком, они были знакомы со времен гимназии. Он относился к тем немногим людям, которые могли честно высказывать большой звезде собственное мнение, не шли на ненужные уступки и не испытывали ни малейшего пиетета перед успехом и славой. 

В последующие годы Ханс старался держаться рядом с Билли, они объездили вместе мир вдоль и поперек, и Билли при этом постоянно старался несколько упорядочить жизнь Ханса.  

Из каждой такой поездки Ханс возвращался обновленным и жаждущим деятельности. Поэтому, провожая их в путь, я не мог не цитировать Junge Roemer: «Пусть это путешествие никогда не заканчивается».

Я прилетел в Вену, разместился на несколько дней в отеле «Империал» и постарался вместе с Маркусом Шпигелем разобраться в ситуации. Нам обоим было ясно, что у связки Понгер — Хёльцель больше нет будущего. Общее в музыкальном плане было исчерпано, нестандартный стиль работы Ханса не сочетался с педантичной и аналитической манерой Роберта Понгера. То, что начиналось как команда мечты, три года спустя изжило себя, после провала Junge Roemer между господами Понгером и Хёльцелем прекратилось какое-либо общение. К счастью для нас, их взаимные упреки на стали достоянием общественности. Тем не менее когда провал пластинки стал очевидным для всех, ложное утверждение о том, что эти двое стремятся свалить вину за произошедшее друг на друга, стало всплывать в каждой статье. 

Когда я покидал Вену, и Маркусу, и мне было ясно, что нам нужны новый продюсер и новый песенный материал. Все звукозаписывающие компании, причастные к делу, хотя и были согласны с этим, но никаких конкретных предложений не делали. Всеобщее молчание трансформировалось в глубокую нерешительность, и тогдашний глава Teldec дал мне совет насчет Фалько: плюнуть на него, так как проект уже «мертв».

В такие моменты закрадывалась мысль: быть может, все вокруг правы, и это я еду в неправильном направлении по улице с односторонним движением? Это они заблуждаются, или я делаю большущую ошибку? Возможно, Фалько и правда лишь однодневка, а я, наивный дурак, этого не разглядел? Вот над чем я ломал голову целыми днями...

С другой стороны, я знал Ханса как никто другой и не был готов так быстро отказаться от того, во что верил: все-таки я был убежден, что в нем дремлет гораздо большее, чем он до сих пор продемонстрировал, что у него потенциал настоящей суперзвезды. У меня не было никаких рациональных подтверждений данного тезиса, но я нутром чувствовал и был убежден, что с этим артистом мы еще вознесемся на вершину.

Также мне было ясно, что Фалько ждут падения и катастрофы, но я не был готов спустить паруса и сдаться. Уж точно не сейчас, раззадоривал я сам себя, набираясь мужества.

С полным рюкзаком мрачных прогнозов я вернулся домой на Рождество 1984 года, чтобы провести праздники с женой и досконально разобрать тему Фалько. Моя жена, как и все, кто близко знал Ханса, не разбрасывались негативными предсказаниями. «Не давай себя победить и придерживайся курса», - подбадривала она меня.

Но тут возникла еще одна трудность: без музыки у Ханса не получалось написать ни готового текста, ни даже отдельных фрагментов. При работе над Einzelhaft это частично удавалось, а вот во времена Junge Roemer — уже совсем нет. Без музыкальных фрагментов, написанных Робертом Понгером, он был как рыба без воды. Не помогал ни черный блокнот формата А5, обтянутый кожей ящерицы, ни многочисленные перьевые и шариковые ручки Montblanc, ни личная студия на венской Шоттенфельдгассе — ни единого музыкального произведения, которое потом будет выпущено, там создать так и не удалось. Ситуация была очевидной: несмотря на выдающиеся условия, источник был исчерпан, наш артист под куполом цирка оказался беспомощным* до абсолютной безнадёги.

В чем была причина? Во время и после этой «творческой пустоты» я разговаривал с Хансом, он выдавал лишь пространные рассуждения о своем состоянии, но тем, кто достаточно хорошо знал его и его психологию, отчетливо слышал крик о помощи: «Я больше не могу выносить это давление». Я раскусил его игры в надменность быстрее, чем ему хотелось бы. Ханс Хёльцель играл Фалько, и, по законам шоубизнеса, когда он стал приносить убытки, в него полетели все камни. «Венская однодневка» - самое лестное определение из тех, что он получил. Все эти нападки, а также обвинения самого себя изматывали Ханса сильнее, чем он хотел показывать. «Я во всем виноват сам, - объяснял он самокритично,  - но почему я должен замолчать только потому, что завалил пластинку? А они все, кажется, ждут этого и потирают руки, посмеиваясь у меня за спиной. Но пока хита нет, они правы, и здесь начинается моя проблема», - анализировал он. Ханс был удручен и потерял надежду.

В личном плане у него не было стабильного тыла: короткие романы с привлекательными девушками из высшего венского общества перемежались с затяжными визитами к продажным девицам с Венского пояса**, которых он нежно называл «зверушками с пояса», или «броненосцами»***. И Вене было известно, что он посещал одну и ту же даму, которой позже установил маленький памятник своей песней Nachtflug.

К этому стоит добавить его частые посиделки с «друзьями» Джеком Дэниелсом и Джонни Уолкером и близкое знакомство, которое он водил с колумбийской агрикультурой. Резюме: нам срочно требовалась помощь извне, по крайней мере на музыкальном поприще.

1989 

1990 

1992