Предисловие  

1981  

Попутный ветер из Австрии здорово помог в том, чтобы «Комиссар» добился успеха и в Германии. В начале года ни одна радиостанция севернее Майна еще не крутила австрийский номер один, а к концу февраля у «южного хита» уже и в Германии было первое место. Средства массовой информации быстро наградили Фалько штампом «дитя новой немецкой волны», и вместе с ней он вознесся на вершину. 

Вообще-то, если слушать внимательно, становится очевидно, что у «Комиссара» нет ничего общего с немецкой новой волной. Фалько чувствовал себя непонятым и обижался, что его приписывают к этому модному течению. Возможно, в этом причина того, почему он никогда не воспринимал всерьез ее представителей. Для него это было случайным стечением обстоятельств: в Германии язык, на котором он пел, воспринимался только как стилевое средство, когда как в Вене Austropop уже был сложившимся и успешным направлением. Лезть из кожи вон, чтобы казаться смешным и оригинальным, не вписывалось в картину мира Ханса.

Как и Фалько, я считал, что у него мало общего с новой немецкой волной, мои амбиции были направлены на международный успех, я рассчитывал, что попытки приписать его к этому лагерю сами собой сойдут на нет, и он окажется в другой лиге. Мне очень быстро стало ясно, что Фалько единственный из всех артистов Teldec мог совершить международный прорыв.

Без сомнения, Петер Маффай или Удо Линденберг в те времена на родине имели больше успеха, чем он, но за пределами немецкоговорящих стран они были практически неизвестны. Встречаясь с Хансом, я отмечал, что успех в Германии хотя и был для него важен, но при этом казался абсолютно логичным — в его представлении он был закономерным, что напоминало мне о моих прогнозах. Его значительно больше интересовали вещи, происходившие в «большом мире». 

Невероятный успех «Комиссара» продемонстрировал, что мы с Маркусом Шпигелем все сделали правильно, но у нас на этот год были еще более обширные планы — мы хотели сделать из Фалько звезду международного уровня, чего хотел и он сам. Мы полагали, что с «Комиссаром» прорыв в международных чартах вполне возможен. Я посоветовал Маркусу Шпигелю, в чьем непосредственном ведении был контракт Фалько, для территорий за пределами Австрии, Германии и Австрии выбрать сотрудничество со звукозаписывающей компанией A&M Records. Они хорошо показали себя в работе с такими артистами, как Стинг, Styx, Captain & Tenille, Билл Витерс и Джо Кокер.

Успех в немецкоговорящих странах (мы их называем GAS — Германия, Австрия, Швейцария), конечно, помог привлечь некоторое внимание к «Комиссару» в остальном мире, но интерес был скромным. Немецкоязычный певец с немецкоязычной пластинкой воспринимался в международном музыкальном мире как нечто очень экзотическое, и при первой нашей попытке никто не впал в эйфорию и очередь за Фалько не выстроилась. Предстояла большая работа, заключавшаяся в убеждении потенциальных партеров, и кроме A&M, о сотрудничестве с которой мы мечтали, Маркус вел переговоры со всеми возможными фирмами. 

Я не рассчитывал, что все пойдет как по маслу, но полное отсутствие интереса меня удивило. В Warner растеряно покачали головой, EMI так и не ответили, и весь проект висел на волоске. В конце концов именно с A&M мы и заключили сделку — это быа единственная фирма, которая продемонстрировала заинтересованность.

И вот процесс пошел, да с такой динамикой, как бывает крайне редко и только с по-настоящему большими хитами. За два месяца «Комиссар» попал в хит-парады в 27 странах, в Испании, Италии, Финляндии, Южной Африке, Японии и даже в Гватемале песня вознеслась на первое место! По всему миру было продано семь миллионов экземпляров сингла, в одной только Франции — 750 тысяч. А вместе со всякими сборниками и компиляциями «Комиссара» продали более 10 миллионов раз! Об том Маркус Шпигель шепнул мне на ухо. Со всего мира дочерние фирмы A&M слали в Вену золотые и платиновые пластинки.

Ханс радовался всем этим известиям весьма сдержанно; как я и заметил в самом начале, он не испытывал эйфории и восторга. «Сегодня платина, завтра жесть, сегодня все тебе целуют ноги, а завтра ни одна собака не замечает», - писал он на открытке из промопоездки по Италии.

Размеренная жизнь Ханса как музыканта буквально за одну ночь претерпела драматические изменения. В этом были приятные моменты: например, с первых доходов он купил подержанный белый 230-й «Мерседес», который потом по большей части простаивал в гараже. С другой стороны, каждый теперь стремился панибратски похлопать Фалько по плечу. Последнее он переносил с трудом. «Ты должен понять, что это тоже часть работы», - умолял я его. «Я никогда к этому не привыкну, с этим у меня проблемы», - заявлял он безапелляционно. 

Он нормально переносил, когда рядом оказывались два-три фаната или журналист, который брал у него интервью. При больших скоплениях, однако, он чувствовал себя неуверенно, возбужденно и становился агрессивным. Для Ханса это было теневой стороной успеха, и тени сгущались с каждой следующей проданной пластинкой.

Сначала мы не могли в это поверить, но «Комиссар» в своем кругосветном путешествии добрался и до американских чартов! Фалько оказался вторым в истории немецкоговорящим артистом, которому это удалось (первыми были Kraftwerk с песней Autobahn). Минимум покупателей пластинок в США понимали текст, но они были очарованы типом, рассказывающим историю про комиссара. 

Маркус Шпигель и я были очень рады, Ханс был сдержаннее. Когда Маркус принес ему это приятное известие, он принял его к сведению радостно, но без особой эйфории — Ханс тут же умножил позицию в чарте на временные затраты, которые ему потребовались. 

Наибольшую поддержку его прорыву в хит-парадах оказал нью-йоркский диджей Африка Бамбата, который в те времена был столь же влиятелен, как сейчас DJ Hell, Карл Кокс и Роджер Санчес вместе взятые. Он позвал Фалько в свой клуб и на свою радиопередачу, которые в те времена были очень модными в Нью-Йорке.

Бамбата воспринимал Ханса как брата по духу, коллегу-рэпера с одним только нюансом: он не был черным. Так Фалько получил ярлык «белый рэпер», чему он почти не сопротивлялся. Он знал лучше, чем никто другой, что его тексты, в которых он играл с различными языками, не имеют ничего общего со стилевыми средствами, используемыми нью-йоркскими рэперами-афроамериканцами.

Так как мой коллега Шерман Хайниг от имени Teldec работал с их лейблом, я был в курсе всех деталей происходящего. Фалько симпатизировал рэперу Grandmaster Flash и его коллегам, но не идентифицировал себя с ними. Зато ему было ясно, что подобные связи в тот момент были весьма полезны. 

Успех в США подразумевал, что Ханс должен заниматься промоушеном и там. Большим преимуществом было, что от очень хорошо говорил по-английски, так что мог без проблем давать интервью. В некоторых интервью он слишком явно высказывал свое мнение: «Я не испытываю уважения к американской музыке, я занимаюсь тем, что нравится мне». Это было было правдой и соответствовало его тогдашнему настроению, но, на мой взгляд, такая честность была чрезмерной. У некоторых американских журналистов такое поведение не нашло поддержки, американцы уже при первом «наступлении» Ханса на США заметили, что перед ними отнюдь не покладистый артист, а тип с острыми углами, имеющий собственное мнение. Тут, на мой взгляд, уместна поговорка «Тише едешь — дальше будешь», в этом отношении он мог бы ехать и потише.

Я старался не поддаваться охватившей Австрию эйфории и сохранять трезвый взгляд на вещи. 72-е место в американских хит-парадах с песней на немецком языке было первым успехом в Штатах, к которому я лично приложил руку. Я научился при всем воодушевлении в нашем лагере сохранять спокойствие и не поддаваться давлению. Такое поведение казалось мне логичным, в общем, я практически разделял позицию Ханса.  

Поработав с артистами вроде Удо Юргенса, Ширли Бесси, Сальваторе Адамо или Айком и Тиной Тернер, я научился, радуясь заслуженному успеху, не отрываться от реальности. Потому что уже завтра все это могло закончиться...

Все артисты в шоу-бизнесе зациклены на хит-парадах, особенно на американских. Я знаю достаточно певцов и певиц, которые отдали бы последнюю рубашку ради того, чтобы в них попасть. Поэтому неделю за неделей мы пристально наблюдали за тем, что происходило в Штатах, не только в топ-100, но и на позициях со 101-й по 120-ю (на нашем жаргоне это называется Bubbling Under). Как пойдет дальше и, главное, насколько высоко мы поднимемся?

Когда «Комиссар» добрался до 72-го места и застрял там как вкопанный, мы с Маркусом стали названивать в отделения A&M в Лос-Анджелесе, Париже и Лондоне. На промоушен-фронте требовалось подкрепление, иначе ситуация не сдвинулась бы с мертвой точки. Ответ из A&M лишил нас дара речи: наш же собственный партнер нас тормознул! Сейчас это назвали бы «дружественным огнем».

Здесь мне следует вернуться на несколько недель назад. Когда успех «Комиссара» в Европе стал очевидным, из A&M пришел запрос на то, чтобы Фалько записал английскую версию «Комиссара» для остального мира. Фалько решительно отказался, добавив: «Или как есть, или никак».

Это решение я воспринял противоречиво. Конечно, добиться успеха в США с англоязычной версией было бы проще, но это было бы большой потерей для индивидуальности Фалько. А так как босс A&M как раз всегда воспевал уникальность и самобытность, то он не мог в этом случае нанести артисту удар в спину. Так думали Маркус, Фалько и я.

Однако то, что произошло дальше, до сих пор больно вспоминать: через неделю после выпуска «Комиссара» английская группа After The Fire сделала кавер с английским же текстом. Песня Don’t Turn Around в Англии и Штатах была успешнее оригинала, попала в американскую первую десятку и перекрыла «Комиссару» путь наверх. Ханс воспринял случившееся проще, чем я, так как в его понимании дух соперничества был важнее музыкального этикета. 

Но кое-что всех нас взбесило по-настоящему. Это вопрос: как могло произойти, что кто-то оказал медвежью услугу автору, в данном случае Фалько, дав разрешение на выпуск кавера? Для лучшего понимания я хотел бы кратко объяснить обычную практику в подобных случаях и предысторию. 

«Комиссар» был совместным произведением продюсера Роберта Понгера, который написал музыку, и Фалько, сочинившего текст. Оба были равноправными авторами, издательские права принадлежали музыкальному издательству Херманна Шнайдера в Вене, с которым у Роберта Понгера давно был заключен контракт. Он убедил Ханса продать свои права за сумму, аналогичную 3000 евро. За пределами Австрии они переходили к фирме Warner-Chappell. Издатель может значительно увеличить свои доходы, выпуская на рынок различные версии песни. Как правило, оригинальная версия имеет приоритет, и в течение разумного времени запрещен выпуск других версий. В случае Фалько, к сожалению, дело обстояло иначе. Он совершил фатальную ошибку, послушавшись Херманна Шнайдера, и отдал права на все без ограничений. Иначе говоря, собственный партнер поставил ему подножку.

Из всего произошедшего мы с Хансом сделали важный вывод: мы решили организовать собственное издательство и именно там выпускать все последующие произведения Фалько. Так как я зависел от своей зарплаты в  Teldec и быстро организовать собственное издательство было не так просто, Ханс зарегистрировал свои следующие песни как неопубликованные в ассоциации по защите авторских прав, а уже позже передал их нашему издательству. 

Ханс был уверен с самого начала: название издательства должно быть программным. Его словно осенило: Falkenhorst - «Гнездо Сокола». Каждый, кто знаком с ситуацией, не может не согласиться: редко когда название бывает столь уместным. С созданием Falkenhorst мы могли сами решать, какие права и кому предоставлять. Фалько до конца своей жизни больше никому не отдавал права на свои песни, несмотря на многочисленные просьбы.

Все вышеописанные перипетии не заставили Ханса отклониться от его основной линии: «Я не позволю никому указывать, на каком языке мне петь. И я предпочитаю петь на родном языке».

Решение организовать собственное издательство означало, что в будущем наши пути будут тесно связаны друг с другом. К тому времени я еще официально работал в Teldec, а неофициально исполнял обязанности менеджера Ханса. Со времени беседы о том, какую песню вынести на сторону А, а какую оставить для би-сайда, между нами сложились дружеские и доверительные отношения. Выбирая между «Комиссаром» и  Helden von heute, мы словно сделали ставки на то, какой будет наша совместная работа. Ханс доверился мне, хотя я не смог тогда привести рациональных аргументов. Понятно, что в столь бурные времена уверенность друг в друге была необходима. Ханс тогда, в беседе на гамбургской Хёйсвег, выразил это короткой фразой: «Я бы хотел, чтобы Вы были в моем лагере».

Практически ежедневно Ханс интересовался текущим положением вещей, он хотел понять, почему события развиваются так или иначе. Или не развиваются. Работа A&R-менеджера предполагала равную корректность и ответственность по отношению ко всем нашим артистам. Для меня как личного менеджера ситуация была проще: я мог решать, с кем я хочу работать, а с кем нет. И так параллельно с рабочими отношениями у нас возникли дружеские. 

То, насколько прочны отношения между артистом и его советчиком, обычно становится понятно, когда меняются обстоятельства. Чувствительные артисты позволяют критиковать себя только в мягкой форме, но к мнению людей, которые с восторгом воспринимают все то, что артист выпускает, стоит относиться скептически. Обычно в ответственные моменты без недвусмысленной критики не обойтись: в зависимости от душевного состояния артиста она может быть мягкой и вежливой, а может быть озвучена прямым текстом. 

Ханс был благодарен за критику в его адрес, поступающую от меня и других людей, которым он доверял. Нередко он нас сам на это провоцировал. Впрочем, бывали моменты, когда критика с моей стороны его ранила. 

В целом Ханс был мнительным человеком. Он больше слушал и редко и только в небольших порциях давал понять, что он чувствует, неохотно делился сомнениями и страхами. 

Со временем он заметил, что я со своими решениями и прогнозами в основном оказывался прав, я мог их разумно обосновать и разъяснить. Между нами постепенно сложилось такое взаимопонимание, что часто было достаточно единственного слова, движения бровью, и каждый из нас понимал, что имел в виду другой. Однако взаимопонимание — это еще не все, нашу совместную работу сопровождал и высокий уровень взаимного доверия. «Я не буду читать договор, расскажи мне кратко, о чем там», - говорил Ханс. И несмотря на все это еще почти два года он не был единственным артистом, за которого я отвечал. 

Промоушен «Комиссара» стал первой серьезной работой Фалько в музыкальном бизнесе, в ходе которой я убедился: со своим аналитическим складом характера он предпочитал, чтобы вещи происходили последовательно, а не параллельно. Он предпочитал решать одну задачу за другой. 

Но его жизнь полностью изменилась за одну ночь. Его хотели видеть в разных точках мира, сегодня здесь, завтра там, кроме того, от него начали ждать альбома, и давление со всех сторон с каждым днем усиливалось.  

Получалось так, что с утра, например, Ханс возвращался из Парижа в Вену, чтобы пару часов поработать с Робертом Понгером в студии над новыми песнями, а вечером ему нужно было в Рим на совещание в местное отделение звукозаписывающей компании. Впервые в своей карьере он столкнулся с таким сильным давлением.

Он сам декларировал для себя цель стать величайшей звездой всех времен. На меньшее он не был согласен, карьера вполсилы его не устраивала. «Все или ничего», - таков был его девиз, так что он отдавался работе полностью. Но неделю за неделей он испытывал все больший прессинг. Он вскоре уяснил для себя следующий механизм большого успеха: максимальное присутствие. Он не хотел быть безответственным или дать слабину, поэтому он изо всех сил старался выполнять все договоренности об участии в мероприятиях.

Какой артист позволит себе признаться в том, что он не сможет преодолеть давление и оно сломает его? И Фалько начал бороться с прессингом своим способом: он попытался выдержать его с помощью наркотиков. Внимательные наблюдатели замечали, как по ходу промоушен-кампании росло потребление виски, а белые дорожки становились все длиннее.

Меня это сильно не взволновало, так как я уже проходил через подобные трудности с другими артистами. И все же я попытался поговорить с Хансом: «Не стоит пытаться компенсировать давление таким способом, это приведет к беде». «Я надеюсь, все это дерьмо стоит того, что я в него вкладываю», - отреагировал он, и я не нашел, каким образом продолжить разговор.

Однако эта тема становилась все более актуальной. «В конце выставляются счета, равно как и умирает надежда», - написал он как-то в черном блокноте, который всегда носил с собой. При первой возможности он зачитывал мне его содержимое вслух, а затем подчеркивал и вычеркивал фразы, а иногда вырывал целые страницы. Оставались только его собственные «правила жизни», очень личный взгляд на вещи.

Как-то радиопромоутер из A&M Records обратил внимание на то, что происходит с Хансом, какие трудности возникли у него из-за напряженного графика, и сказал: «Не сломайся под давлением». Мило звучит, но со стороны этого трепача, чей заработок зависел от Фалько, давать такой совет было бестактно.

Осенью 1981 года в студии Роберта Понгера в Манхартсбрунне началась работа над Einzelhaft — первым альбомом Фалько. Манхартсбрунн — это маленький поселок с виноградниками в пригороде Вены. Роберт Понгер отвечал за музыку, Фалько за тексты. 

В последние годы Ханс постоянно делал наброски, и теперь он мог использовать эту подборку, что, безусловно, шло работе на пользу. Первый альбом имеет особое значение, «первенец» - это своеобразный билет для артиста в мир его коллег. 

У Ханса были годы на предварительную работу, так что у него накопилась внушительная коллекция тем и фрагментов. Мы обсуждали песню за песней, строчку за строчкой, мне кажется, это добавляло ему уверенности. 

Моим личным фаворитом среди написанных им текстов был Auf der Flucht. Идея этой песни родилась у Ханса в 1977 году. Тогда он прожил несколько месяцев в Западном Берлине, где выступал в качестве джазового басиста в разных клубах, чтобы заработать на жизнь. «Это мой личный побег из Вены, а также бегство демонстрантов, разгоняемых водометами», - объяснял он смысл песни, оглядываясь назад.

«Ты мог там встретиться с Дэвидом Боуи», - сказал я, вспоминая, как Ханс еще в Вене восторгался Дэвидом Боуи и говорил, что он для него — мера всех вещей. Дэвид Боуи жил в берлинском районе Шонеберг с 1976 по 1978 годы. Мой берлинский приятель Герд Плетц, основатель группы Hong Kong Syndikat, рассказывал, что часто встречался с Миком Ронсоном и Боуи, чтобы выкурить по трубке. Ханс же смущенно признался, что как-то стоял перед берлинским домом, где Боуи снимал квартиру, но потом понял, что у него не хватит мужества встретиться со своим кумиром.

Ханс был покорен андрогинной внешностью Боуи, его знаменитыми шоу,  а больше всего тем, какую реакцию он вызывал у общественности. Он подражал его манере пения на своих трех первых альбомах, пока окончательно не выработал собственную манеру.

Хотя Роберт и Ханс были разными, как огонь и вода, в те времена они относились друг к другу с уважением. Роберт не употреблял алкоголь и не курил, Ханс же дымил как паровоз и воплощал в жизнь поговорку «Восемь восьмушек вина — это литр».

«Роберт говорил тихо и мало, Ханс же предпочитал внятно проговаривать моменты, которые были для него важны. В студию разрешалось входить только в домашних тапочках или босиком; Роберт ревностно следил за исполнением этого правила и вообще установил своего рода диктатуру.

В общем, особых предпосылок для гладкого сотрудничества не было, просто их держало вместе общее стремление к успеху. Однако насколько вежливым бывал Ханс, настолько же провокационно и своенравно он мог себя вести время от времени. Например, бывало, он курил не только на студийной кухне, но и прямо за пультом, чего Роберт не мог вынести и, ссылаясь на опасность для хрупкого оборудования, немедленно выставлял своего партнера за дверь.

Маркус Шпигель личным присутствием и я преимущественно по телефону прикладывали двойные усилия для того, чтобы сглаживать острые углы. Сначала Маркус успокаивал Роберта, а я делал внушения Хансу, а потом он стал посредником для Ханса, а я следил за Робертом. 

Мне до сих пор кажется чудом, что в таких шатких условиях удалось создать продаваемый продукт. Впрочем, это говорит о профессионализме Ханса и Роберта, которые в итоге всегда приходили к компромиссу и возвращались к работе. 

Возможно, им помог и пресловутый «венский стёб», которым оба владели в совершенстве и в котором усердно упражнялись. Он становился мостиком между ними во время многочасовых творческих дискуссий.

После того как были записаны все песни для Einzelhaft, альбома, куда войдет и «Комиссар», мы отправились в Мюнхен, чтобы завершить сведение материала на студии Arco ко Дню святого Духа*. Роберт Понгер, Ханс и я остановились в отеле Park Hilton. Они оба вели себя очень дисциплинированно. Работа в студии ежедневно кипела с 11 до 18, потом обед, и снова в студию до полуночи. В час ночи был отбой, а перед ним — короткие посиделки в баре отеля. Эта был первый альбом его в жизни, и то, что вскоре стало рутиной, тогда очень радовало Ханса.

Роберт и звукооператор Мал Лукер сидели у пульта, Ханс лежал на диване и неусыпно наблюдал за происходящим. Мал, австралиец, мать которого была из Индии, уже в первый день заметил, что между Хансом и Робертом существовало некоторая напряженность. Мал весьма дипломатично старался угодить обоим. И, определенно, большая заслуга Мала в том, что  Einzelhaft до сих пор современен и не звучит как ретро.

Непосвященным может показаться, что сведение пластинки — увлекательное и захватывающее занятие, но на самом деле нет ничего скучнее подобной работы в студии. На этапе записи песен постоянно чувствуется, что дело идет, а окончательное сведение отдельных дорожек — дело смертельно скучное. Приходится часами слушать отдельные дорожки, обрабатывать их и приводить в правильное соотношение друг с другом. Эта техническая база каждой успешной записи не имеет ничего общего с внешним глянцем и гламуром музыкального бизнеса, это тяжелая работа для всех участников. 

Постепенно это понял и Ханс. Я никогда не видел, чтобы он читал так много книг и газет, как в это время. Когда шло сведение Auf der Flucht, мы смотались с Хансом к Штарнбергскому озеру выпить кофе. Вернувшись через три часа, мы обнаружили, что Мал и Роберт работают все над тем же звуковым эффектом! 

Это стало для Ханса своеобразным уроком: он понял, что может не тратить время на то, что происходит в студии при сведении. Позже он никогда больше не присутствовал при этом действии, оценивая уже готовый материал. 

Когда работа над Einzelhaft наконец была закончена, мы все вместе отправились в кафе Roma, расположенное на мюнхенской Максимилианштрассе. Для Роберта Ханс заказал «Кубок дружбы» - мороженое со взбитыми сливками размером с футбольный мяч, украшенное «фенечкой» - «браслетом дружбы», для нас с Малом бутылку шампанского, а для себя — три двойных виски.

Einzelhaft, взмывший вверх, подобно ракете, привнес в жизнь Ханса не только такие атрибуты успеха, как пластинки из благородных металлов, путешествия первым классом, деньги и обожание фанаток, но и некоторый побочный эффект. С первого момента, познав успех, Ханс задался вопросом: что произойдет, если большой успех не будет продолжительным, если процесс затормозится или вообще сойдет на нет?

Ханс желал большого успеха, он все подчинял данной цели, но параллельно все чаще им овладевали сомнения на тему того, почему и зачем все это происходит. Он искренне радовался высоким местам в хит-парадах, но уже минуту спустя, сидя где-нибудь в уголке, вливал в себя три двойных виски, мысленно обсуждая сам с собой ситуацию, в которой он находился.  

Особенно заметно это проявилось, когда он был у нас в гостях в Ингольштадте. Во время скромного торжества в дружеском кругу Ханс был подавлен и печален. «Вы бы не были так милы со мной, если бы я не был успешным Фалько», - объяснил он свою печаль моей жене. Потребовалось сказать множество приятных слов, чтобы временно переубедить его. Вне света рампы, в частной жизни он мог быть любезным, вежливым и обаятельным, даже выпив лишний стакан.

Ханс инстинктивно пытался локализовать вопрос, по поводу которого он вел дискуссию сам с собой: страх поражения, страх того, что ожидания не оправдаются, страх потери успеха. Мы проводили много времени в дороге, перемещаясь на машине, и эта тема была нашим неизменным попутчиком. Тогда меня это не сильно беспокоило, я скорее списывал происходившее на его избыточную чувствительность и не воспринимал как сформировавшуюся «любимую мозоль» на душе. Тем не менее мне было ясно, что у Ханса серьезные проблемы. В такие моменты любые слова утешения и надежды были малопригодны: он сам себя запирал в темно-серой башне из слоновой кости и словно оказывался парализован. Когда такое происходило, он не был способен принимать решения. Неважно, касался ли вопрос промоушена, работы в студии, турне или подарка на день рождения. «Действуй же», - вот все, что он мог ответить.

Когда успех Einzelhaft в Германии достиг высшей точки, промоутер Осси Хоппе и его фирма Shooter Promotions неожиданно и оперативно организовали для нас небольшое турне. Билеты были распроданы в кратчайшие сроки, все хотели услышать «Комиссара» живьем. В принципе, это было логично при тогдашних позициях в чартах, но все равно огромный интерес нас удивил. Однако мы выбрали следующую стратегию: лучше полностью распродавать маленькие залы, чем оставлять большие плохо заполненными. 

В отличие от турне, которое предстояло нам в 1986 году, четкие условия не были оговорены, а ансамблю пришлось сыгрываться в последний момент. Бэндлидером стал Петер Фивегер, с которым Фалько уже работал в  Spinning Wheel и Drahdiwaberl, из светового и звукового оборудования было только самое необходимое, участники турне питались бутербродами и сами заботились о своих пожитках.

Все шло гладко, вот только у Ханса, как я мог заметить, настроение все портилось по непонятной мне причине. Во время одного из длительных переездов на автомобиле я вдруг осознал, что его волновало. Все группы, где он играл, обычно выступали в маленьких клубах. Drahdiwaberl играли и в больших залах, но тогда он был лишь одним из многих, находившихся на сцене. Теперь же люди приходили на концерты исключительно из-за него и планировали здорово провести вечер. Именно об этом он мечтал, однако эти ожидания давили на него. Страха того, что может прийти слишком мало народу, не было, был страх, что он не сможет дать им того, чего они ждут.

Публика ничего такого не замечала. Успех концертов был триумфальным, отзывы в прессе — хорошими, и все уже говорили о большом турне с выступлениями на больших площадках.

Ханс выполнял свою работу с таким рвением, как ничто и никогда в своей жизни. Но потребление алкоголя росло от концерта к концерту, и хотя тогда мы находились в самом начале нашего сотрудничества, я почувствовал, что вскоре произойдет что-то, чего я не смогу предотвратить.

И вот оно случилось после концерта в мюнхенском Алабама-холле. Давление, копившееся в ходе каждого выступления, после этого важнейшего концерта достигло критической отметки, и пар вырвался из котла. Это была ужасная ночь, Ханс бил стаканы и бутылки, ломал стулья и рвал шторы в своем номере. Я не упрекал его за это, тогда был самый неподходящий момент. Сначала надо было привести его в относительно нормальное состояние, и все претензии я оставил только в своем блокноте.

После этой ночи Хансу потребовался врач, а выступление, которое должно было состояться в Нюрнберге, пришлось отменить. Ханс так яростно орал ночью, что не мог говорить, не то что петь. 

В абсолютном молчании мы возвращались от врача в отель, и впервые я ясно услышал, как тикает бомба. Прежде всего я подумал о том, как покрыть финансовый ущерб и минимизировать шумиху в прессе. Осложняла ситуацию и мешала скорректировать курс манера Ханса после подобных происшествий настойчиво извиняться и торжественно обещать исправиться. Этим он связывал нас по рукам и ногам. У меня не было желания изображать из себя благонамеренного советчика и читать ему нотации, подняв указательный палец. Все, что я мог, - это делать ему серьезные предупреждения, которые зачастую Ханса только веселили. «Вещая Кассандра», - говорил он в таких случаях. Мы же с Маркусом Шпигелем мысленно повторяли другую поговорку: жить на пороховой бочке.

Всемирный успех сингла «Комиссар» и альбома Einzelhaft в кратчайшие сроки перенес Фалько в высшую лигу музыкального бизнеса. Он не только стал большой шишкой в Австрии, Швейцарии и Германии; в Штатах, Англии, Италии, Франции, Испании, Голландии, Бельгии, Дании, Норвегии, Швеции, Финляндии, Японии, Австралии и Южной Корее Einzelhaft пользовался огромной популярностью. Ханс быстро понял, что залог этого — не только его музыка, но и его образ, имидж, его личные качества.

«Тип, который отдувается за всех, должен быть круче», - говорил он сам о себе. В таком состоянии все мы пришли к Junge Roemer.

1989 

1990 

1992